Хроники незабытых дней

Я жил на два мира, первый — чёрно-белый, пахнущий кислыми щами, но реальный, второй — полный красок и таинственных запахов, индейцев и пиратов. Действительность тех лет скользила мимо, не задерживаясь в сознании. Помню туннель барачного коридора, освещенный лишь шипящими примусами.

Правда, на кухонном столе, у обитой рваным чёрным дермантином двери высился единственный керогаз — предмет зависти многочисленных соседей. За дверью проживала семья будущего академика-астрофизика Ю. Шкловского. Помнится, их котёнок ел тёртую морковку и я ему (котёнку) завидовал.

Впоследствии Шкловский стал известен гипотезой об искусственном происхождении спутников Марса и критикой козыревской теории сферичности и ограниченности Вселенной. Уже тогда соседи поговаривали, что толку из него не выйдет.

Кроме котёнка и керогаза, Шкловский выделялся своей внешностью. Лохматый, как нынешний А. Венедиктов из «Эха Москвы», он выскакивал из двери, как чёртик из табакерки и быстро бежал по коридору, если был в сапогах, все знали — в туалет.

Туалет! Вот самое яркое воспоминание «счастливого детства». Об останкинском сортире следует рассказать непременно, хотя к тропикам он прямого отношения не имеет.

Справочно (о туалете)

Громадное деревянное сооружение, гордо именуемое туалетом, располагалось между двух рядов бараков, и было рассчитано на двадцать посадочных мест. Десять в мужской половине и, видимо, столько же в женской. Как теперь принято говорить — «гендерных» указателей не было.

Случайные посетители часто ошибались, определить нужную половину можно было, только заглянув внутрь.

Кабинки в заведении отсутствовали и, сидевшие в ряд клиенты, напоминали стайку нахохлившихся воробьёв, гневно чирикавших на мокром заборе.

Летом посещать туалет рекомендовалось в сапогах, желательно с высокими голенищами. Зимой вошедшего подстерегала другая опасность. Всё это добро замерзало и превращалось в каток, с отдельно торчащими, от самого порога «кактусами».

Горе поскользнувшемуся! На морозе «кактусы» становились «сталактитами», приобретая крепость и остроту дамасских клинков. Упавшие, и такое случалось, походили на любимого героя — отважного Дика Сэнда, истыканного копьями чернокожих туземцев.

Даже сейчас, вспоминая эту, прости, Господи, сральню, я содрогаюсь. В завершение описания добавлю — лампочек там отродясь не водилось, и отыскать свободное место вечером можно было только на ощупь.

Ещё несколько слов о детстве — и заканчиваю с этой темой. В школу пошёл с восьми лет в Томилино, где родители снимали комнату в старом деревянном доме. Будучи самым хилым в классе, был часто и с удовольствием бит более крепкими пацанами. Особенно усердствовали мальчиши-плохиши — Барабан и Кулак. С криками: — «Бей жидов!» — они регулярно лупили меня после уроков. Больше всего боялся Кулака, он снился по ночам. Особенно страшили две жёлто-зелёные сопли, которые постоянно висели у него под носом, и во время экзекуции пачкали мою серую школьную форму, заботливо постиранную бабушкой.

Я приходил домой расцарапанный, с оторванным белым воротничком, и садился читать «Затерянный мир» Конан Дойля, восхищаясь храбростью профессора Челенджера. Мама плакала.