Хроники объявленного Апокалипсиса

К вечеру, когда только-только начало смеркаться, я заехала в ложбину между двух небольших, но крутых холмов и остановилась. Ехать, надев на голову прибор ночного видения, не имело никакого смысла, хотя я и не сильно устала. Ну, да, конечно, после того, как я вкалывала два месяца, словно чумовая, десять часов за рулём, с полуторачасовым перерывом на обед, это не работа, это отдых. Первым делом я открыла люк и выпустила Аргона, после чего выключила кондиционер, поднялась с роскошного кожаного кресла и направилась к своей кухоньке. За всё это время я уже так привыкла к рыбной диете, что спокойно ела рыбу с рыбой и с рыбой же пила чай со сгущёнкой или вареньем вместо сахара. При этом треска заменяла мне хлеб, а осетрина сдобу. Сухари я не трогала, берегла их, сама не знаю почему. Наверное потому, что у меня не было ни муки, ни хлеба, ни вообще макарон или круп. Зато я каждый день съедала по шесть зелёных лепестков и видимо только поэтому у меня не было никаких проблем ни с пищеварением, ни с болячками, ни с чем-либо ещё, имеющим отношение к здоровью. Аргону я тоже давала по четыре зелёных лепестка утром и вечером. А что? Я ведь за месяц с лишним вырастила их наверное тонны две, не меньше и они теперь кишмя кишели в озере. Ну, а раз так, то я вполне имела право их есть. Как фермер своих кур.

Аргон остался снаружи, а я забралась на свои роскошные полати красной кожи и уснула не раздеваясь, а только сняв берцы, автомат и разгрузка находились у меня под рукой, точнее висели прямо под носом. Ночь прошла спокойно, хотя я и просыпалась пару раз. В половине седьмого утра меня разбудил будильник и в восемь, позавтракав тушенкой с треской вместо хлеба, я съела полбанки, а вторую половину в один миг проглотил Аргон, после чего с грустным видом принялся грызть вяленую, несолёную рыбу. Кажется, эскимосы называют такое блюдо юколой. Моему псу юкола не очень нравилась, но иначе он не получил бы причитающихся ему двух зелёных лепестков. Мы проехали мимо холмов и покатили на север. До обеда пейзаж не менялся, всё те же холмы, только травы стало поменьше, а песка побольше. В обед я, как и вчера, сварила рыбный суп, но на этот раз не из осетрины и палтуса, а из жутко твёрдой, хоть пили её, юколы, акульего мяса, не всё же лисам радоваться, и морского угря. Хотя слово сварила, это сильно сказано, я ведь всего-то и сделала, что настрогала ножом "Катран", "Джангл Кинг" пасовал перед такой напастью, быстро тупился, юколы, порезала маленькими кубиками куда более мягкую акулятину и угря, заложила всё в небольшую кастрюльку и полчаса варила. Не знаю, кем была та юкола, когда плавала в океане, но вкус рыбного супа она улучшала весьма основательно и с треской я с удовольствием слопала весь суп, а потом выпила ещё и чая со сгущёнкой.

После обеда, когда я проехала ещё километров двадцать, а всего, если по спидометру, четыреста тридцать два, но по прямой всё же наверное меньше, очень уж много я петляла между холмов, ландшафт резко изменился. Впереди показалась широкая ложбина, по которой недавно протекала речка, а теперь остались одни только лужи. Вдоль речки росли какие-то кусты местных растений и я сразу же остановила машину, открыла верхний люк и, выбравшись наружу, принялась внимательно осматривать ложбину в бинокль. Ничего подозрительного я не заметила, но в одном месте увидела следы верблюдов, ведущие через русло пересохшей речки с одного берега на другой. Туда я и направилась, считая, что верблюдов не проведёшь, они всё знают. Тем не менее, подъехав к "броду", я все же вышла из машины и пока Аргон справлял свои дела, прощупала песчаное с галькой дно шестом. Вроде бы оно было плотным, но я все равно переехала через речку с разгона. Мало ли что может случится. Застрянешь чего доброго, потом уродуйся. Вскоре я снова ехала, петляя между холмов. Они стали пониже и встречались уже пореже. Перед одним таким я заночевала, а когда утром отправилась в путь, то уже километров через пятнадцать увидела с вершины даже не холма, а просто возвышенности, какой-то посёлок. Ну, это громко сказано, скорее руины посёлка, ведь в нём деревья сохранились значительно лучше, чем дома и прочие постройки.