Может, я бы и оценил это унижение, если бы его пиком не стало то, что она передала конец веревки тому самому небритому мотоциклисту с татухой, блондинистому борову, которого я видел на заправке, и стала показывать, как управлять этой самой веревкой: разные техники нажима и тяги заставляли отдельно шевелиться самые неожиданные части моего тела.
123
Я решаю, что попал в садо-маза-секту, что теперь я кукла в их эротических игрищах, и кончу где-нибудь в лесу, на вертеле. Мне, как всегда, везет.
124
На следующий день, вернувшись на заправку и растирая ноющее тело, я чувствую, что мне срочно нужно позвонить матери: поплакаться об этом неправдоподобном злоключении и спросить – эта мысль немного беспокоит меня, – не считается ли унижение в Японии наслаждением или, еще хуже, корнем любого влечения? В трубке что-то трещит, обрывается. Услышав эти звуки, я сбрасываю и зарываюсь в свой кофе.
Мой постоянный китайский посетитель заходит с большим пластиковым контейнером, полным лангустов, и хочет выменять его на полный бак. Я для порядка отказываюсь (набиваю цену). Он настаивает:
– У меня еще есть для тебя DVD с ужасами и эротикой про зомбаков.
Я соглашаюсь на сделку и оказываюсь с пятью DVD-шками китайской и японской эротики и двенадцатью живыми лангустами, которые копошатся в контейнере среди ледяной крошки.
125
Я достаю одного и, в порыве внезапной симпатии, целую – и вместе с ним целую все море, его глубины и пучины, – а лангуст, кажется, ластится. Я почти готов взять его к себе. Только где ему жить? В ванной?
Я кладу его обратно и понимаю, что расчувствовался, что старею и что рак держался бы куда независимей.
126
Сегодня вечером – открытие выставки сестры. Она пригласила человек тридцать, и я молюсь, чтобы мой босс не заявился с внеплановым визитом. Ньецленд помогает мне разместить на стойке вино и сладости, которые заказала сестра. Наткнувшись на контейнер (лангусты теперь плавают в море с айсбергами), он удивляется:
– Это еще что, лангусты? Откуда у тебя живые лангусты на заправке?
– Порой жизнь – загадка, – отвечаю я.
Потом добавляю, откусывая сырное печенье:
– Знаешь, я снова виделся с моей японкой.
– А, она согласилась-таки встретиться?
– В каком-то смысле… но все обернулось кошмаром, по крайней мере для меня.
Я открываю бутылку «Пап Клеман». Прежде чем выставить на стойку наливаю себе, ему нюхаю вино («первый нос»), а он берет пирожное в виде женской груди.
– Представляешь, я лежал связанный на татами, перед поклонниками йоги, жаждущими чакр.
– Что? Ты о чем вообще? Что еще за история?
(«Второй нос»)
– Это долго рассказывать.
– Ходишь в клуб БДСМ, а меня не позвал? – поддевает он, жуя пирожное. – Ммм… сказка. Знаешь, как эти штуки называются?
– Нет.
– Соски Венеры, прикинь.
Нас прерывают первые гости. Ко мне подходит девушка с фруктом в руке. Странным и уродливым, воняющим бананом и грязными носками – его узнаешь из тысячи: дуриан. Ньецленд отходит, якобы открыть остальные бутылки, и наблюдает издалека. Девушка протягивает мне фрукт. Я узнаю ее. Она была на барбекю у сестры, еще говорила про арбузы и какой-то фильм. Я беру протянутый дуриан, она говорит:
– Подарок.
Я не понимаю тайного смысла ее дара. Но все равно благодарю. Шум голосов, шагов, смеха. Оглядываюсь на парковку. Еще гости подъехали: девушка в розовой футболке i am my own universe[21]
, черный парень в кожаном берете, сестра под руку со своим бухгалтером (от которого у меня мурашки). Я извиняюсь перед девушкой с дурианом. Целую сестру у расступившихся дверей, уворачиваюсь от щеки ее парня. Она спрашивает:– Тебе зачем дуриан?
– Не знаю. Спроси у своей подружки.
– Какой подружки?
Ищу ее взглядом. Она забилась в угол «Гигиена» вместе с Ньецлендом.
– Вон, у полки с «Тампаксом».
– Не знаю ее…
Сестра довольно оглядывает стойку и закуски. Я кладу дуриан на борт контейнера с лангустами. Люди все стекаются. Уже человек пятьдесят внутри. Сестра произносит короткую речь, потом вскрикивает, и диджей, пришедший со своей аппаратурой, врубает электронный ремикс какого-то чарльстона. Все танцуют. Мы как будто в «Гэтсби». Редкие посетители, расплачиваясь, глядят на все с улыбкой или с опаской и спрашивают, не свадьба ли это. И чтобы им, грызущим шоколадные батончики, было приятнее, я отвечаю: «Да».
Свадьбы обнадеживают.
127
Хотел бы я быть Бодрийяром, чтобы бросить им: «В порнографии свадьбы гибнет иллюзия желания».
128
Но я всего лишь я. Диджей ставит The Comet is Coming[22]
, и тут входит Жан-Поль, завороженно глядит на людей на импровизированном танцполе и говорит:– У вас тут прямо Вавилон. Обожаю такое.
Я слабо понимаю, о чем он.
– Твоя сестра – гений. Я на ней женюсь.
– Валяй, – отвечаю. – Она, правда, уже живет с одним бухгалтером.
– Это мелочи. Ты же знаешь: без борьбы нет страсти.