Хроники Перепутья

Сперва она решила, что перед ней Баба-яга, но у этой старухи не было избушки на курьих ножках, иначе она не стала бы варить суп из Платона прямо в лесу. Да и нос старухи не походил на нос Бабы-яги. В сказках говорилось, что у той нос до подбородка доходил. Второй известной Маше обитательницей сказок была кикимора. «Какая разница, Баба-яга или кикимора? – подсказал “умный человек”. – Всё равно съест. Обоих».

Старушка замахала ложкой, к Маше полетели горячие брызги.

– Вот всегда обозвать норовят! Разве я на кикимору похожа? Я ж пригожа, молода, я ещё хоть куда! Да и дома человечьи она любит, а мне лес по душе. Здесь свобода! – старуха больше не выла. Шмякала огромными губами, коверкая, кроме «с», буквы «ж» и «з». – Вирь-ава я, имя вишь какое красивое, а ты меня кикиморой!

Вирь-ава прыгнула поближе к пятившейся Маше.

– Да не бойся ты, дитёнышко, тебя ж ко мне огонёк вывел. Не по виду суди, а по делам гляди.

– Огонёк ваш меня и к колодцу вывел, – пожаловалась Маша. Ужас перед шепелявой старушкой отступил, но верить ей Маша пока не собиралась, – а там русалка сидела. Я думала, она добрая, а она меня хотела в колодец затащить, чтобы в мой мир выбраться. А теперь вы. Платона съесть собрались и меня вместе с ним?

Старушка часто заморгала маленькими глазками.

– Бог с тобой, не ем я дитёнышков. Всех заплутавших зову, пою им, плачу, по лесу выкликиваю. На зов мой они к теплу выходят. Я им супчика. Тут пощекочу, там подую, тут сказку расскажу, там волос расчешу, и дитёнышко успокаивается. – Вирь-ава провела растопыренными пальцами по воздуху, словно расчёсывала волосы невидимому ребёнку. – Давненько, правда, в лесу нашем дитёнышки не плутали, бережёт их Лодочник, по Хранителям развозит. Но этот дитёнышек совсем заплутал, – Вирь-ава глянула на Платона, – не говорит ничего, ни мамки не помнит, ни Хранителя не знает. Теперь вот ты пожаловала, хмурая да боязливая.

Вирь-ава вытянула губы, получилась смешная толстая трубочка, в которую она подула-повыла. От такого зрелища Маша фыркнула, а потом рассмеялась. Старушка обняла Машу за плечи, подвела к костру. Маша смеялась и смеялась без остановки. Смех заменял слёзы, помогая намного лучше. Маша почувствовала, как вслед за страхом отступал и холод. Вот уже она сидела на пеньке, в руках грубая плошка, в плошке – коричневая жижа, пахнущая хвоей.

– Суп из шишек, – сообщила старушка. – Пей, остынет.

Маша сделал глоток и вытаращилась на лесную обитательницу, не зная, что делать: выплюнуть горькое, щиплющее нёбо варево или проглотить.

– Вкусно! Пей, пей! Мельница сильна водой, человек – работой да едой.

Маша послушно приблизила плошку к губам. Старуха следила за ней, ни к чему было её злить. Но старушка рассматривала Машино запястье, на котором сидел браслет из змеек.

– Ты кровь свою дала Матери Ночной?

– Ночной Матери? – Маша отложила плошку.

– Той, что в колодце сидела. Вижу, она на тебя лапу наложила. Змейки-то ейные абы к кому не поползут. Ты не думай, дитёнышко, я на неё не похожа. Она отчего в колодце сидит? Что солнца боится и больше всего жаждет его сожрать, чтобы ночь кругом царила. На Перепутье солнца нет, в заточении она, бессильная, тьфу ты, напасть. – Вирь-ава с досадой сжала губы, у неё получилось «бешшильная». – Буквичку я не выговариваю. Сил у неё нет, значит. В твоих глазах увидела отражение солнечное, признала в тебе человека, вот и решила заманить.

– Меня камень спас, – поделилась Маша, – прямо в лоб ей попал!

Маша вытащила камень, он тут же буркнул: «Спрячь меня».

– Он так разговаривает. «Спрячь меня, подними меня». У колодца повторял: «Брось меня». Я думала, хочет, чтобы я его где-нибудь выкинула, но он подсказывал, что его в русалку надо бросить.

– Не русалка она, – возразила старушка, – что русалкам в колодце делать? Они реки чистые любят, заводи подлунные. Ентой лишь бы тьма да сырость. Раньше их трое было, Матерей Ночных. На закате они выползали из-под земли, змеями своими чёрными солнце пытались поймать. Но солнышко от них убегало, потому как не бывать тьме света сильнее. Чтобы помнили они об этом, дарит солнышко сияние и ночному светилу. Луна на солнце любуется, сверкают звёзды, а енти злющие бродят цельную ночь, ищут людей телом могучих, да духом безвольных, чтобы с их помощью солнце истребить. Всё тщетно! Побродят-побродят и уползут с рассветом в норы поглубже, губителен им луч солнца восходящего. Двух сестёр уже сжёг, а третья в тень обратилась, на Перепутье скрылась. Хотела и тут власть свою утвердить, да на Перепутье иные законы. Кто сильно голову задирает, того быстро в бездну определяют или в сон вечный. Баиньки, значит. Потому что тут другие силы правят. Она в колодец-то и попала. – Вирь-ава замолчала, потом добавила: – Лучше в колодец, чем в бездну.

Маша не совсем понимала объяснения Вирь-авы, но к её шепелявости привыкла и не переспрашивала. Вирь-ава продолжала: