Хроники Порубежья

— Какой еще Гойко? — уныло спросил Саня, который в этот момент представлял опоенную Веру в лапах таинственного Волоха, и на снежного барса не походил.

— Индейский герой югославского народа, — бодро ответил Иван.

— Актер такой был, — сжалился над темнотой друга сердобольный Митька. — Все индейцев играл. Однако, Иваныч, что-то не то ты говоришь.

— То, то, Митя, — уверенно ответил Иван. — Всё то. Теперь тебя взять. Ну, ты, конечно, к моменту нашего знакомства смотрелся представительней. Десантура, то-сё. Однако, признай, одно дело финкой махать, а другое дело мечом. Да, вот, полюбуйся, — тут Иван выразительно посмотрел туда, где перед невозмутимым как всегда Ясем, разбившись на группы по два-три человека, топтались древнерусские курсанты, усердно молотя друг друга палками.

— Прикинь, половина из них пришла одновременно с нами, кто и раньше. При чем, это ж местные, какое-то понятие об обращении с холодным оружием должны иметь? А им еще учиться, учиться и учиться, как завещал Ильич, еще даже, так уж получилось, до своего рождения.

— Да мне бы тоже не помешало, — честно сказал Митька, признавая в глубине души правоту натурального кузнеца. Действительно, его и самого удивляло то, как он быстро освоился с незнакомым прежде оружием. Было в этом, и в самом деле, что-то непонятное. — Ладно, пусть. Предположим, ты прав. Но, а сам ты, Иваныч? С тобой-то никто никакой мощью колдовской не делился. А ты, между тем, тоже не плохо освоился.

— Милый ты мой, — воодушевился Иван, радуясь тому, что на такой вопрос у него есть достойный ответ. — Да я с детских лет железа из рук не выпускаю. Сравнил тоже. Меч-то он всяко легче молота.

— Легче-то легче, — Вера с подозрением взглянула на благодушное лицо натурального кузнеца, который, поежившись под её взглядом, предположил. — Ну, может быть, и мне кой чего перепало. Мне ведь с местным населением приходиться контактировать.

— Это как же контактировать? — вкрадчиво спросила Даша.

Митька, хорошо представлявший какого рода контакты имеет в виду Иван, хмуро усмехнулся. Ивану его улыбка не понравилась. То есть, в своих ночных похождениях натуральный кузнец ничего предосудительного не видел, но обсуждать их с молодняком, которому он, как ни крути, был все-таки старшим товарищем, можно даже сказать наставником, не хотелось. Но желание прояснить обстановку превозмогло и Иван сказал. — Чего уж, неужели не ясно? Контактировать, то есть, на предмет любви и дружбы. Я тоже живой ведь человек, пока что.

— Ясно, — сказала Даша. — Живой, кто же спорит. И что?

Иван же, не отвечая, распушил широкой пятерней бороду и уставился на Дашу округлившимися глазами. Внезапная мысль поразила его. Вернее даже не мысль, а жизненное наблюдение, которому он до этого разговора не придавал значения.

Если еще точнее, то не то что не придавал значения, а напротив, принимал как должное, что и понятно, ведь ничто не принимает человек с такой царской небрежностью, как подарки судьбы. А чем как не подарком судьбы следовало считать Ивану внезапно обнаружившиеся у него невероятные способности по мужской части.

Собственно, им и был обязан Иван своими ночными отлучками, потому как еще не прошло испытываемое всякий раз чувство новизны, упоительное, как нежданно-негаданно возвращенная молодость. И женщины, которых немало прибилось к дружине Воробья, а были среди них и безмужние, а больше вдовые, безошибочно угадывали исходящие от Ивана токи и охотно шли к нему навстречу. Впрочем, были и такие, которые, словно угадывая что-то неправильное, опасное, отшатывались от него, но таких было не много, обычно Ивану легко удавалось договориться. Чаще всего все происходило на первом же свидании, которое нередко затягивалось до утра, а второго свидания уже не бывало. Не из-за непостоянства Ивана, из-за чего-то другого, но, чего именно, было непонятно. После ночи проведенной с ним, избранницы Ивана начинали обходить его стороной, хотя и сохраняли дружеское к нему расположение и даже иногда служили посредницами между ним и своими подругами, очевидно, не испытывая никакой ревности. Причины такого странного поведения выяснить не удавалось, женщины на эту тему говорить не желали. И только одна, в которую, кстати, Иван уже почти приготовился влюбиться, уж больно она была хороша, сказала ему, торопливо обвивая стройный стан узорчатым пояском и отряхивая травинки с измятого подола, чтоб на следующую ночь её не ждал.

— Почему ж так? — с легкой обидой спросил Иван, собирая, разбросанные вокруг места происшествия, меч, топор, щит, колчан со стрелами и прочую свою военную амуницию.

— А все уже было, — так же легко ответила женщина, словно не она каких-нибудь четверть часа назад стонала, распростершись под его тяжелым телом.

— Так уж и всё? — усомнился Иван, но ответить ему было уже некому, женщина ушла.