Хроники Придайна

В расселине протяженного ущелья, защищенного от ветра, Тарен велел остановиться. Они прошли за день длинный путь, хорошо продвинулись вперед, гораздо дальше, чем он предполагал. И Тарен не видел причин продолжать изнурительный путь и ночью. Они привязали Мелингар к стволу одного из низких деревьев, росших прямо из скалы, и рядом, на ровной площадке, разбили свой лагерь. Дети Котла не могли здесь появиться, а войско Рогатого Короля осталось далеко внизу, и Тарен без всяких опасений развел костер. Пищу Медвина готовить не требовалось, но пламя согревало и веселило их. Когда ночные тени спустились с вершины горы и надвинулись на ущелье, Эйлонви вынула свой золотой шар и укрепила его в расщелине большого камня.

Гурги, который, на удивление, за все время пути не издал ни единого стона или даже тяжкого вздоха, уселся на валун и принялся с наслаждением расчесывать свою свалявшуюся шерсть. После мытья и причесывания у Медвина это, кажется, вошло у него в привычку. Бард, тощий, несмотря на огромное количество съеденного за ужином, как всегда, натягивал и надвязывал лопнувшие струны.

— Ты все время, с тех пор как повстречался нам, носишь эту арфу с собой, — сказала Эйлонви, — но ни разу так и не сыграл на ней. Словно хотел молвить что-то, а вместо этого показал всем язык.

— Не ожидала ли ты, что я стану бренчать веселые мотивчики, когда Дети Котла наступали нам на пятки? — ответил Ффлеуддур. — Не думаю, что это был подходящий момент. Но… Ффлам всегда любезен с дамами, поэтому, если тебе и впрямь хочется услышать мою игру… — добавил он, смущенный и довольный. Он умолк и закатил глаза к небу.

Потом стал словно бы убаюкивать свой инструмент в одной руке, в то время как пальцы второй мягко коснулись струн. И полилась нежная мелодия, почти такая же тонкая и изящная, как изгиб арфы, словно голос, поющий без слов.

Тарен слушал мелодию, и свои собственные слова, повторяющие все изгибы и извивы звучащей невидимой нити, рождались в нем, в его душе.

Дон-н, дон-н! Дом-м, дом-м! Слова такие неуловимые, что нельзя было быть даже уверенным, что они существуют, невозможно было ухватить, остановить их, оставить в памяти. Но они значили что-то очень радостное и почти видимое внутренним взором. Поля и сады Каер Даллбен, золотые дни осени и свежие зимние утра с розовым солнцем на снегу.

Вдруг арфа умолкла. Ффлеуддур сидел, склонив голову к струнам, на его длинном лице застыло изумление.

— Ну и ну, вот так сюрприз, — наконец произнес он. — Я собирался сыграть что-нибудь живое, веселенькое, из того, что так любил мой военачальник. Чтобы вы стали посмелее, вы понимаете меня? А на самом деле, — он слегка обескураженно повертел в руках арфу, — на самом деле я никогда не знаю, что ей вздумается исполнить. Вот такую шутку она со мной сыграла и сейчас. Мои пальцы двигались, но, мне кажется, арфа играла сама по себе, не подчиняясь им.

Он несколько настороженно прикоснулся к струнам и замер, слушая тонкий, едва уловимый звук.

— Возможно, — продолжал Ффлеуддур, — это имел в виду Талиесин, который, вручая мне эту арфу, намекнул, что оказывает большую милость. Надо вам сказать, когда я шел в совет бардов на экзамен, у меня в руках был скорее печной горшок, чем настоящая арфа. Ее отдал мне за ненадобностью один из менестрелей. На этой печной арфе я грохнул, вернее, угрохал несколько песен. Вот она, та самая арфа. И надо же, как она распелась! Но учтите, что тогда я принял ее с благодарностью. Ффлам никогда не смотрит в рот дареному коню. В данном случае правильнее было бы сказать — в струны дареной арфе.

— Это была печальная мелодия, — сказала Эйлонви. — Но странно, что она не оставила в моем сердце печали. Это похоже на облегчение и очищение после того, как всласть поплачешь. Я почему-то видела море, которого никогда не видела. Или нет, видела в детстве. — При этих словах Тарен фыркнул, но Эйлонви не обратила на него никакого внимания. — Я видела волны. Они бились о камни, вспенивались, и все заслоняли высокие белые гребни. Белые Лошади Ллира, вот как они называются. На самом деле это всего лишь волны, бегущие чередой к скалам, спешащие разбиться о них.

— Странно, — сказал бард, — лично я думал о своем собственном замке. Он маленький и невзрачный, но мне хотелось бы увидеть его вновь. Вы знаете, человек может много бродить. Но его всегда поддерживает мысль о том, что он вернется туда, откуда ушел. Что-то заставляет и меня думать, что я вновь осяду в своем замке и постараюсь быть порядочным королем.

— Моему сердцу ближе Каер Даллбен, — проговорил Тарен. — Уходя оттуда, я мало о нем думал, а теперь думаю очень часто.

Гурги, который слушал молча, вдруг издал протяжный тоскливый вой:

— Да, да, скоро великие воины вернутся в свои залы и замки, станут вести свои толки и веселки. А для бедного Гурги опять будет страшный лес, и некому будет утешить его сладкой погладкой.

— Гурги, — сказал Тарен, — я обещаю взять тебя в Каер Даллбен, если когда-нибудь сам туда доберусь. И если тебе там понравится, а Даллбен согласится, ты сможешь оставаться там, сколько захочешь.