Хроники Проклятого

А их родственник и предводитель Шимон по прозвищу Зелот, едва не перерезавший мне горло в ту ночь, когда я нашел их троих в Ершалаиме, жив и по сей день. Именно его тяжелый, как балластный камень, взгляд я ощутил на себе, когда впервые вошел вслед за Иешуа в дом, давший пристанище Равви и его ученикам. Зелот смотрел на меня без всякого удивления. Будто бы мое появление в Капернауме было делом обыденным, и мы расстались только вчера. Он чуть двинул бровью, показывая, что узнал меня, и ухмыльнулся в густую, торчащую, словно метла, рыжую бороду. Не думаю, что кто-нибудь мог бы назвать эту улыбку доброжелательной.

Никогда не стоит признаваться, что ты знаешь кого-то, если ты не уверен, что этот кто-то хочет быть узнанным, но в случае с Шимоном эта предосторожность оказалась излишней. Я понимал, что один раз уже выдал Га-Ноцри свои чувства, и замер растерянным, но мои сомнения решил сам старый знакомец.

– Равви, – сказал он своим дребезжащим, совершенно не изменившимся за прошедшие годы басом, обращаясь к Иешуа, – я знаю этого человека.

Он снова перевел взгляд на меня, наблюдая за моим поведением. Уж кто-кто, а я знал, с какой звериной стремительностью может двигаться этот грузный и далеко не молодой человек. И этот взгляд тоже знал – стоило мне сделать резкое движение, и он сорвется с места, как стрела, пущенная лучником.

– А ты? – с интересом спросил меня Га-Ноцри, проходя в глубь дома. Его, казалось, совершенно не беспокоило то, что сказал Шимон. – Ты тоже его знаешь?

– Да, знаю, – ответил я от порога.

– Давно?

– Давно, Иешуа.

– Равви, – прогудел Зелот, и черный глаз его сверкнул в полутьме. – Я знал Иегуду еще мальчиком. Когда-то он собирался бороться вместе с нами… Но потом следы его потерялись.

– Хочешь воды? – Иешуа зачерпнул из кувшина с широким горлом и протянул мне оловянную кружку.

Я сделал несколько глотков, не спуская глаз с Зелота.

– Так ты непримиримый?

Только кивок в ответ.

– Что ты слышал обо мне?

– Многое говорят, Иешуа. Кто-то называет тебя целителем, кто-то мошенником. Я сам слышал, как тебя именовали машиахом…

Иешуа улыбнулся и сел на лавку рядом с высокой темноглазой женщиной, молча растиравшей что-то в небольшой каменной ступе.

– Присядь, Иегуда, – попросил он негромко. – Мне интересно расспросить тебя о том, что говорят в Ершалаиме. И вы садитесь, – обратился он к своим ученикам. – Иегуда – наш гость, а, может быть, он решит остаться с нами и перестанет быть гостем. Что вы смотрите на него, как на врага? Разве он сказал или сделал что-либо плохое?

Его послушались.

Дом был тесен для такого количества людей, и если бы не широкий проем в стене, открывавший пространство внутреннего двора, в благодатной тени которого росли старые, куда старше самой постройки, оливковые деревья, в комнате было бы не повернуться. А так – для всех нашлось место, и я вдруг представил себе с необычайной ясностью, как на закате солнца в этом доме собираются те, кого Иешуа приблизил к себе, как преломляют они хлеб, как разливают по глиняным стаканам легкое молодое вино… И беседа, в которую перетекает трапеза, струится так легко и спокойно…

Я ошибался.

Он был хорошим человеком. Он стал моим другом. Я сделал для него все, что мог, и даже больше. Но правда в том, что беседы его с учениками и посторонними никогда не текли плавно, как река Иордан. Нет. Я бы покривил душой, рассказывая о том, что в каждой своей речи он призывал только к любви и миру. Он как никто другой знал, что любовь – это не слово, а действие, а действие очень часто требует от нас решительности и жестокости. Чтобы защитить тех, кого мы любим, кого уважаем, о ком заботимся…

Иешуа обладал удивительным свойством разжигать огонь в сердцах людей своими речами. Даже те, кто приходили к нему полные недоверия, те, кто готовили в ответ ему злые насмешки, очень часто уходили совершенно другими людьми. В этом был великий дар Бога, но в даре этом, словно змея, притаившаяся под камнем, скрывалась и его будущая страшная смерть. Те, кто ведет за собой людей, редко делают это лишь добрыми словами. Теперь-то я знаю это точно.

Но тогда, в тот момент, под крышей дома Алфея, я искренне заблуждался.

Глава 13

Май 357 года н. э. Неподалеку от Милана, Италия

Когда рассвет начал пожирать ночные тени, отряд уже двигался бодрой рысью. Двенадцать всадников на двенадцати рослых лошадях. За каждой на привязи сменный конь. Животные идут налегке, в седельных сумках минимум груза. К чему припасы, когда с собой есть золото?

Сервий поправил фибулу,[64] державшую плащ, и оглянулся через плечо.

Привал был короток – люди спали всего несколько часов, но не выглядели усталыми. Отряд растянулся в ровную цепь, копыта приглушенно стучали о прибитую росой пыль. Пахло свежей листвой, речной водой и – оглушительно – ландышами. Пахучие цветы покрывали все лесные поляны со стороны реки сплошным белым ковром. Дорога отсекала широкую полосу смешанного леса и ленту темной, еще мутноватой от разлива речки от раскинувшихся справа пойменных лугов.