Хроники Птеродактиля

Попытка успокоить Веронику и ему вернула хорошее настроение. Он уже и сам поверил, что у них так все и будет. «И зачем я туда ходил? Ясное дело: перепутали анализы», — Вадим Иванович старательно убеждал себя в расхлябанности и безответственности нашей медицины, в собственной доверчивости, снова вспомнил Лилю и окончательно успокоился. «Надо жить и радоваться. Долго жить и долго радоваться». Вадим Иванович достал очередную горошину и, проглотив ее, с удовольствием посмотрел на себя в зеркало. Об этой женской ерунде с неначинающейся беременностью он решил больше не думать. И еще он решил не ходить в клинику. Хотя бы по этому поводу.

— Имя?

— Виталий.

— Фамилия?

— Рогов, — аспирант испуганно смотрел на Бориса и не понимал, почему тот решил на армейский манер начать сегодняшнюю встречу.

Последнее время у Виталия мимолетное прежде беспокойство стало перерастать в уверенность: с его руководителем что-то не так. Вчера, например, Борис Михайлович заставил написать в его присутствии целую тетрадку чепухи, которая просто обсуждалась как черновик неких мыслей, совсем сырых и, как оказалось, ненужных.

— Ты запиши! — кричал Борис Михайлович. — Существует только то, что записано. Любая запись — она как книга: всегда учит…

«Другой вопрос — чему?» — спросил вчера сам себя Борис Михайлович, закрыл глаза и сразу уснул.

Рогов помялся, посидел немного, но ровное сопение руководителя подсказывало: это надолго. Пришлось сегодня вернуться к прерванной теме, показать вчерашние записи и в ответ получить вопрос: «Что за чепуху ты здесь написал?». Виталий не нашелся, что ответить, как тут же получил вопросы об имени и фамилии. И сейчас, стоя перед руководителем по стойке «смирно», Виталий лихорадочно придумывал предлог, чтобы сбежать.

Спас ситуацию телефонный звонок, отвечая на который Борис забыл об аспиранте, незаметно покинувшем его жилище.

Звонили из Омска. Борис с трудом вспомнил о своем последнем запросе и не сразу сообразил, о какой «бабушке» и каком «доме с сундуком» идет речь. Переспрашивая и записывая предполагаемые места, куда могла бы переехать «бабушка», Борис понял наконец, что единственным местом обитания старухи сегодня может быть только квартира ее дочери. Переспросив в который раз имя, Борис аккуратно записал все, что было известно в Омске об этой дочери: и отчество, мол, у нее придуманное, и фамилию она несколько раз меняла, да и с законом у этой Татьяны были нелады еще с детства.

— Что-то Степан давно не приходил. Неужели с котом нянчится? — Борис осмотрелся и понял, что это его голос. Попытался произнести эти слова «про себя» — не получилось. Подумал над этим минуты три. Через пять забыл. А через десять позвонил аспиранту: «Когда же ты ко мне соизволишь явиться? Или решил забросить диссертацию?». Не дождавшись ответа, бросил трубку. Походил по комнате и снова подошел к телефону. Пальцы жили своей жизнью, набирая привычные номера.

— Имя? Фамилия? Кто спятил? Я спятил? Фамилия, спрашиваю! — на минуту Борис вспомнил, что кто-то ему сегодня называл свою фамилию. — Значит, не спятил, — сказал вслух и положил трубку.

Из окна Борис посмотрел на людишек. На мелких, суетливых людишек, напыщенное самомнение которых вызвало у Бориса приступ смеха:

— Букашки, — задыхаясь от смеха выкрикивал он, — ничтожные букашки! Ишь, как заполонили, ишь, как снуют: нашествие… Нашествие букашек. Почему их так много? Что-то надо делать. Делать надо что-то… Ничтожества. И это называется «жизнь на планете»? На прекрасной, чистой, богатой планете — такая жизнь?

Очистить. От этих скверных букашек надо очистить хоть что-нибудь. Да, да, — начать с малого, хотя бы отсюда. А потом дальше, дальше… пока не останется ни одной букашки.

Ишь, как за жизнь цепляются, гнусные твари…

…Карина повертела трубку в руке, вздохнула и вернула трубку на место с такой осторожностью, будто боялась заразиться безумием.

— Ты что притих, Юра? Хочешь сказать, что я в ответе за то, что написал?

Юрий сторонился Сашиных помыслов, но невольные наблюдения заставляли общаться. И Юра нехотя произнес:

— Там их четверо, и здесь мы, четверо — как отражение. Но с другим знаком — другой пол: здесь мужской, там — женский; другой мир. Люблю это четное число «четыре». Как грани пирамиды, идущие от основания к вершине. И мы, и они — эти грани. А основание у пирамиды общее. Нас всех оно и связало. Кристалл какой-то получился. Будто из двух пирамид слепленный: одна пирамида вниз вершину направила, другая — вверх.