Хроники Раздолбая. Похороните меня за плинтусом-2

— А ты отнесись к ней серьезно — достань фрак и подай завтрак. Она дико выпадет в осадок, а ты, ни слова не говоря, уедешь и пропадешь. Удивлюсь, если после этого она не позвонит тебе сама.

— Она сказала, что чувствам не поддается, и потом Андрей…

— Что Андрей? Мою лучшую любовницу встречает с работы муж, но это не мешает мне дико пороть ее встояка прямо у нее в конторе в обеденный перерыв. Все они думают, что не поддаются чувствам и держат себя в узде. А ты смело схвати эту узду и потащи ее в стойло. Завтрак подашь под колпаком, как на подоконнике.

Раздолбай бросил взгляд в сторону окна и увидел блестящий куполообразный колпак, накрывавший поднос.

— Я так дико хотел есть, что загнал вокзальным барыгам свои часы, — пояснил Мартин. — Хватило на две пожарских котлеты — оставил одну тебе.

Раздолбай поднял колпак, увидел под ним котлету в маслянистых сухариках и чуть не захлебнулся слюной.

— Мартин, спасибо! Неудобно съедать твои часы, но…

— Забудь. Лежа в этом клоповнике, я принял окончательное решение бросать институт и идти в бизнес, так что часы все равно придется покупать более номенклатурные.

По-прежнему считая разговоры про бизнес понтами, Раздолбай промолчал — за котлету он был готов простить Мартину даже планы стать императором.

Погуляв остаток дня по городу, они приехали на вокзал.

Мартин рассчитывал встретить в купе Валеру и помириться с ним, но попутчиком в СВ оказался незнакомый военный — как выяснилось, Валера поменялся с ним билетами, чтобы уехать более ранним поездом. Поняв, что лучший друг обиделся не на шутку, Мартин помрачнел и без церемоний предложил Раздолбаю отправиться в свой вагон.

— Я потерял близкого товарища и для общения дико закрыт, — пояснил он. — Запиши наши телефоны, попробуй навести мосты. Может быть, выпьем втроем, и все будет нормально. Проклятая нетерпимость к лицемерию в который раз выходит мне боком.

Оставшись на обратном пути в одиночестве, Раздолбай не скучал. Поверив, благодаря Мартину, что борьба за Диану только начинается, он с удовольствием развлекал себя фантазиями о сюрпризах, которыми будет покорять ее до следующего лета.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Вернувшись в Москву, Раздолбай с порога поругался с мамой, которая принялась отчитывать его за пропуск первого сентября. Он пытался врать, что уронил куртку с билетом в море, а других билетов на тридцать первое число не было, но мама не унималась.

— Как можно таким безответственным недорослем быть?! — бушевала она. — Майку с «Айрон Мейденом» привезла тебе из Франции, которую ты просил, — не получишь!

— Ну, оставь себе, полы мыть, — огрызнулся Раздолбай и ушел к себе в комнату, хлопнув дверью.

Маму Раздолбай любил. Он помнил, как она дарила ему, маленькому, сначала каких-то плюшевых зверей, а потом машинки; помнил, сколько ласковых слов слышал от нее в детстве. Чтобы выразить свою любовь, он часто устраивал генеральные уборки, помогая содержать в чистоте дом, и даже готовил иногда обеды. Но класса с восьмого, когда появилась потребность жить «своей жизнью», мама из самого любимого человека превратилась в противостоящую силу. Из-за нее приходилось заедать пастой курево, она ругалась из-за поздних приходов с улицы. За время юрмальских каникул Раздолбай совсем отвык от контроля, и мамино посягательство на свободу злило его, как неожиданный ошейник.

«Взять бы ключи от „той квартиры“ и свалить туда! — думал он. — Только вернут со скандалом, да и жить на стипендию не получится».

Учиться он отправился на следующий день. То, что на курсе у него не будет друзей, ему стало понятно еще на вступительных экзаменах. В мастерскую подобрались девять разновозрастных парней и девушек, для описания которых подошло бы слово «чухонцы». Жидкие бородки, усы, прыщи, «конские» хвосты немытых волос и хиппарские фенечки сливались в единый образ неряшливости, отталкивающий, как грязная тряпка. Конечно, Раздолбай одергивал себя за спешное суждение о людях по внешности, но позже, когда он узнал сокурсников хорошо, неприятное впечатление только усилилось.

— Дуча — ты титан! — хвалил бородатого авангардиста Дучинского импрессионист Олесин с очками в семь диоптрий. — Архитектоника великолепная, цвета — отвал башни. Кандинский отдыхает!

— Дуче и чифирь не помогает уже! — говорил тот же Олесин в курилке девушкам Саше и Маше, которые творили под псевдонимом Sаша and Gлаша и обещали превратить себя в мировой бренд. — Композиция плоская, палитры нет. Мертвечина, а не искусство, говно полное!

Sаша and Gлаша кивали и уверяли Олесина, что его импрессионизм — следующая ступень после Ренуара, причем не одна, а прыжок через две как минимум.

— Олесинское убожество даже на Арбате выставлять стыдно, — делились Sаша and Gлаша с Раздолбаем. — От самоубийства его только ноль зрения спасает — сам не видит, какое дерьмо рисует. Оценили, кстати, твои работы. Графика сумасшедшая — молодец!