Читаем Хроники российской Саньясы. Том 2 полностью

А: Как правило, если это действительно серьезная Школа, такой человек полностью адекватен и конгруэнтен в подавляющем числе различных контекстов. Вся беда в том, что дальше, — за ним, — мы видим систему таких маленьких наполеончиков. То есть, людей, которые пытаются подражать каким-то внешним проявлениям этого человека. В рамках преподавания — это почти буквальная передача его слов, высказываний, выражений, техник и приемов. В плане поведения — это попытка следовать неким заведенным традициям, гласным или негласным, не вникая в их внутреннюю суть, — надо мне это или нет. Вот как у Калинаускаса — пить водку и пережигать ее, как одно из Школьных упражнений.

Или Учитель живет в образе такого одинокого схимника, пренебрежительно относящегося к материальному достатку и не заводящего семью. В Школе начинают равняться на этот поведенческий стереотип и, например, заработать неплохие деньги считается зазорным, хотя, конечно, никакого закона или указания на этот счет Учитель не давал. То есть, идет копирование неких периферических стратегий, а отнюдь не глубинных.

В: В чем ты видишь основной дефект Школ? И почему реализованные, конгруэнтные, осознающие все Мастера допускают существование Школ и варятся во всем этом?

А: Дело тут вот в чем. Ничто так не греет человека, который куда-то устремлен, как идея Школы. Подпитывается это определенной мифологией, значительную лепту в которую внесли Гурджиев и Успенский. Эта мифология выглядит примерно так: «Только в рамках Школы мы можем достигнуть просветления. Человек четвертого и далее уровней — это всегда продукт Школы. Люди должны постоянно друг друга будить…» И так далее. И, вроде бы, трудно с этим не согласиться… Но вся штука заключается вот в чем: представим Учителя, как некий резонатор, — тогда понятно, что если убрать Учителя, то все должно вроде бы рассыпаться. Чем являются тогда ученики ближайшего круга? Ведь это то, с чего начиналось НЛП. Давай сейчас вернемся к НЛП, как к достаточно показательному примеру. С чего начали Грегори Бейтсон, Джон Гриндер и Ричард Бэндлер? — С выяснения структуры эффективности. Вот есть Милтон Эриксон, Фриц Перлс, Вирджиния Сатир. И каждый из них, за исключением, пожалуй, Эриксона, говорил примерно так: понятно, почему у меня все классно получается, — потому что теория правильная. Но, очевидно, что если взять теорию Фрейда и теорию того же Перлса или Сатир, то они почти противоположны друг другу. Но почему-то и у хороших психоаналитиков пациенты выздоравливают и у хороших гешталтистов. Значит дело не только в теории. С этого вопроса и началось НЛП. Видимо есть некие навыки, некие способы работы, которые едины у всех эффективных людей. Естественно, тоже самое можно сказать и о Учителях Школ… Но, дальше идет ближайший круг учеников. Среди них есть эффективные специалисты, но не такие яркие, как сам Учитель. Дальше идут ученики учеников, — как правило, — более серая масса. И к пятому поколению все это вырождается в среднюю массу людей, которые обо всем этом любят говорить, делают какие-то упражнения, которые во все это верят, но сами делают все очень средне. То есть их эффективность в разных контекстах жизни ни чем не отличается от среднего человека, нигде не занимающегося, а то еще и ниже. То есть идет очень быстрое снижение качества трансляции. Я считаю, что если говорить о серьезной учебе, то учиться нужно только у конкретного живого носителя Знания. Опять же, — если ты умеешь учиться, если ты умеешь присоединяться к его состоянию. Не через техники и технологии, а по самой глубокой сути. Это возможно, если ты владеешь методологией исследования его убеждений, ценностей, сканирования его внутренней структуры…

В: Я абсолютно согласен, что просто повторение техник и технологий ни к чему особенному не приведет (в лучшем случае, к некому общему оздоровлению в разных контекстах жизни, — но ведь это далеко от того сущностного, что можно постигнуть). Вот твоя осознанность, пробужденность, уникальность в каждой технике, да и без них… Только этому никто не научит и не объяснит, как это делать. Это невозможно объяснить, — это вопрос твоих интимных отношений с Богом. Оно зависит как раз от того, что ты назвал умением учиться, умением присоединяться к сути…

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное