Читаем Хроники российской Саньясы. Том 2 полностью

Смотри, что получается: мы проходим от «тамасической» безответственности, через «раджасическую» ответственность, активность и выбор, к «саттвическому» принятию того, что есть, к внутреннему согласию и гармонии.

И если раньше степень моего незнания и безответственности давала многовариантность событий, то чем дальше я расту, тем меньше вариантов остается. Все суживается до лезвия бритвы. Остальное — не то. И не в том даже смысле не то, что это как-то наказывается, а получается, что я так не хочу. Я хочу идти по этому лезвию бритвы и это уже и есть моя свободная воля. Это — сопричастность тому надличностному, что и ведет меня по жизни. Это требует активного сознания во всей жизни…

В: Саша, ты еще сказал такую фразу (на диктофон она не попала), что возможен следующий этап эволюции — превзойти свою миссию. Что это такое?

А: Из миссии своей мы никуда не выходим. Она все равно существует. Пока есть некая проявленная монада — человек, — то, что его определяет по самому большому счету, — это и есть миссия. Мы из нее не выходим. Но, превзойти ее, чтобы она не была определителем поведения, в принципе, можно…

В: А что тогда будет являться определителем поведения?

А: Вот здесь уже уровень обычной логики теряет смысл. Мы опять будем говорить либо из ментальных конструкций, либо, в лучшем случае, из системы ценностей… Но очень мало тех людей, с которыми можно реально говорить о смыслах. Настолько мало, что я не могу найти даже адекватный язык. Ведь такие вещи сам начинаешь осознавать, когда проговариваешь их. А проговорить не с кем. Мало кто может отличить, чем ценности отличаются от идеалов. Ну, давай как-то попробуем сейчас это проговорить… Чем, по-твоему, отличаются ценности от смысла?

В: Ну, смысл, — это нечто предельное, а ценностей может быть много. Из ценностей можно что-то выбирать. Смысл выбрать нельзя. Он есть, либо его нет…

А: Смотри, смысл — это, действительно, некая предельная вещь, которую понять можно на уровне ценностей. О нем самом ничего не скажешь, — он слишком абстрактен. Он преломляется в отношении к чему-то. Любовь в отношении к чему? — К человеку, объекту, к жизни… Вот это уже ценность, то есть — опредмеченный смысл. О самом смысле можно только промычать. Так вот, превзойти смысл, превзойти миссию, — это означает тот уровень, где ты становишься со-Творцом смысла… Это уже вне логики, вне ума, я не знаю, что еще можно про это сказать…

«Дальше не понять тебе пока,Ибо здесь от слов не будет толку,Если только кисточкой по шелку,Если только птицей в облака…»Из песни

Глава 12. Андрей Минченков

Впервые об Андрее я услышал в девяносто третьем году. Как я уже писал в начале предыдущей главы, тогда мы с Андреем Фоминцевым вели группу студентов-психологов. В этой группе были двое ребят — Андрей и Денис, которые параллельно занимались у Минченкова и много нам о нем рассказывали.

В марте двухтысячного я перенес операцию — удалили аппендицит. Как это часто бывает после операции на брюшной полости — возникли спайки и другие мелкие неприятности в области живота, что сказывалось на общем состоянии и мешало качеству ежедневной психофизической практики. От одной знакомой, которая занималась у Минченкова, я узнал, что Андрей, кроме прочего, очень качественно работает с животом в телесных техниках. Это и послужило поводом для знакомства.

Качественная проработка блокировок в моем животе стала вторичным эффектом нашего общения с Андреем. После первой же встречи я понял, что Андрей — еще один Хроник — самобытный российский Мастер. Потом Минченков дал мне почитать рукопись своей книги «Структурная психосоматика», после прочтения которой я окончательно утвердился в намерении включить беседу с Андреем в книгу.

В процессе нашего общения возникло множество общих интересов, появились планы совместных творческий действий…

Беседа с Андреем видится мне логическим завершением второго тома…

Эй вы — задние, — делай как я,

Это значит — не надо за мной,

Колея эта только моя,

Выбирайтесь своей колеей…

Из песни В. Высоцкого

Декабрь 2000 г

Влад: Андрей, давай начнем с рассказа о тебе, о каких-то вехах твоего Пути, а затем уже перейдем к проблемам концептуальным. Традиционный первый вопрос: с чего у тебя все началось и как развивалось?

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное