Хроники. Том 1

Клэйтон тесно дружил и с Дэйвом Ван Ронком. У этого исполнителя я горел желанием поучиться чему-то конкретному. На пластинках он звучал изумительно, но лично оказался еще прекраснее. Ван Ронк был из Бруклина, у него имелся паспорт моряка, большие моржовые усы, длинные каштановые волосы, прямо спадавшие на половину лица. Каждую народную песню он превращал в сюрреальную мелодраму, в театральную постановку — напряжение поддерживалось вплоть до последней минуты. Дэйв во всем докапывался до сути. Будто у него имелся неограниченный запас яда, которого мне хотелось отхлебнуть, — и без него никак. Ван Ронк виделся мне древним, проверенным в бою. Каждый вечер я словно сидел у подножия обветшалого монумента. Дэйв пел народные песни, джазовые стандарты, диксиленды и блюзовые баллады — беспорядочно, однако по верхам не скакал. В его репертуаре песни были нежные, открытые, личные, историчные или изысканные — какие угодно. Он все складывал в шляпу и — пожалте — вытаскивал на свет что-нибудь новенькое. На меня Дэйв повлиял как мало кто. Позднее, когда я записывал свой первый альбом, половиной треков на нем стали перепевы того, что делал Ван Ронк. Не то чтобы я это планировал, просто так случилось. Подсознательно я доверял его материалу больше, чем своему.

Голос у Ван Ронка был, как ржавая шрапнель, и ему было подвластно множество оттенков — утонченных, мягких, грубых, взрывных, иногда всё в одной песне. Он внушал что угодно — ужас, отчаяние. А кроме того, мастерски играл на гитаре. Помимо прочего, у него было сардоническое чувство юмора. Ван Ронка я выделял из прочих в тех кругах, потому что именно он привел меня в стадо, и я был счастлив оттого, что мог каждый вечер играть с ним рядом в «Газовом фонаре». Там была настоящая сцена и настоящая публика — и там ключом била настоящая жизнь. Ван Ронк еще кое в чем помог мне. В его квартире на Уэверли-плейс имелась кушетка, на которой я мог ночевать, когда захочу. Кроме того, он водил меня по всем постоянным точкам Гринвич-Вил- лидж — в другие клубы, в основном — джазовые, вроде клуба Труди Хеллер, «Авангарда», «Деревенских ворот» и «Грустной ноты», и я вблизи увидел множество великих мастеров джаза. А как исполнитель, Ван Ронк делал такое, что меня крайне интриговало.

Один из его фирменных драматических приемов — напряженно уставиться на кого-нибудь в толпе. Он не отрывал взгляда, словно пел только для этого человека, нашептывал секрет, рассказывал то, от чего зависела чья-то жизнь. Кроме того, он никогда не фразировал одно и то же одинаково. Иногда я слышал, как он поет ту же песню, что и в предыдущем отделении, и она меня била совершенно иначе. Он что-то играл, а я будто никогда раньше этого не слышал или запомнил не совсем так. Пьесы его были извращенно усложнены, хоть и очень просты по сути. Он все знал и мог загипнотизировать публику или ошарашить ее, заставить ее вопить и визжать. Вертел ею, как хотел. Массивен был, как лесоруб, сильно пил, мало говорил и на свою территорию никого не пускал — полный вперед, все поршни работают. Дэвид был великим драконом. Если вы хотели кого-нибудь послушать вечером на Макдугал-стрит, начинать и заканчивать следовало им. Он горой высился над улицей, но грандиозного успеха так и не добился. Считал, что успех не для него. Ему не хотелось жертвовать слишком многим. И ничьей марионеткой он так и не стал. Он был большой, до неба, и я смотрел на него снизу вверх. Он был родом из страны великанов.

Жена Ван Ронка Терри — сама персонаж далеко не второстепенный — занималась ангажементом Дэйва, особенно за пределами города, и стала как-то помогать мне. Она была так же откровенна и пристрастна, как Дэйв, особенно в том, что касалось политики — не столько политических проблем, сколько претенциозных теологических представлений, на которых покоились политические системы. Ницшеанской политики. Политики, что давила всем своим весом. В интеллектуальном смысле держаться с нею наравне было сложно. Едва попытавшись, человек неизбежно оказывался на чуждой территории. Оба они были настроены антиимпериалистически, антиматериалистически.

— Что за абсурд — электрический консервный нож, — сказала однажды Терри, когда мы проходили мимо витрины скобяного магазина на 8-й улице. — Какой дурак его купит?

Терри удавалось организовывать Дэйву выступления, например в Бостоне и Филли; и даже в Сент-Луисе, в фолк-клубе, называвшемся «Смеющийся Будда». Мне о таких концертах смешно было и заикаться. Чтобы получить работу в любом из таких клубов, нужно, чтобы у тебя вышла хотя бы одна пластинка, пусть и на маленьком лейбле. Однако Терри удалось срастить кое-что в Элизабете, штат Нью-Джерси, и Хартфорде; один раз — в фолк-клубе в Питтсбурге, один раз — в Монреале. То тут, то там. В основном я не выезжал из Нью-Йорка. Вообще-то мне и не хотелось. Если бы меня тянуло уехать, я бы вообще в Нью-Йорк не приезжал. Мне повезло с регулярными выступлениями в «Газовом фонаре», и я не собирался гоняться за журавлем в небе. Тут я мог дышать. Я был свободен. Меня ничто не стесняло.