Хроники. Том первый

Народные же песни сами по себе чесали все это против шерсти, а уж песни Вуди — и подавно. По сравнению с ними все остальное казалось одномерным. Народные и блюзовые мелодии уже внушили мне надлежащие представления о культуре, а теперь под песни Гатри сердце мое и разум отправились в совершенно иную космологию той культуры. Все остальные культуры мира — это нормально, но лично для меня та культура, в которой я родился, заменяла все остальные, а песни Гатри шли еще дальше.

Солнце мне улыбнулось. Я будто переступил порог — а вокруг ничего. Исполняя песни Вуди, я не подпускал к себе все остальное. Однако эта фантазия продержалась недолго. Считая, что на мне самая клевая униформа и самые начищенные сапоги в округе, я вдруг получил пинок и остановился намертво. Словно кто-то вырвал из меня целый шмат. Джон Пэнкейк, энтузиаст и пурист фолк-музыки, иногда — преподаватель литературы и мудрый кинокритик, наблюдавший за мной уже некоторое время, счел необходимым довести до моего сведения, что от него не укрылось, чем я тут занимаюсь.

— Ты что же это делаешь, а? Ты поешь только песни Гатри, — сказал он, тыча мне в грудь пальцем, словно разговаривал с несчастным придурком. Пэнкейк был очень влиятелен, его никак нельзя было игнорировать. Все вокруг знали, что у него огромная коллекция настоящих фолковых пластинок, и он о них способен говорить, не умолкая. Он служил фолк-полицией, если не был главным ее комиссаром, и новые таланты не производили на него впечатления. Для него никто не обладал великим мастерством — никто не мог успешно и авторитетно наложить лапу на традиционный материал. Разумеется, Пэнкейк был прав, но сам он не играл и не пел. То есть сам под суждения не подставлялся.

Кроме того, он бывал и кинокритиком. Пока другие интеллектуалы обсуждали поэтические различия между Т. С. Элиотом и Э. Э. Каммингсом, Пэнкейк бросался доказывать, почему Джон Уэйн — лучший ковбой в «Рио Браво», нежели в «Легенде потерянных». Он излагал свои взгляды, например, на Говарда Хоукса или Джона Форда, и объяснял, почему они могут оторвать себе Уэйна, а другие — нет. Может, Пэнкейк был прав, а может, и нет. Какая разница? Что касается Уэйна, я познакомился с Герцогом в середине 60-х. В то время он был большой кинозвездой и снимался на Гавайях в военной картине о Пёрл-Харборе — «На пути вреда». Одна девушка, которую я знал по Миннеаполису, Бонни Бичер, стала актрисой и снималась в одной из ролей второго плана. Мы с моей группой — «Хокс» — остановились там на пути в Австралию, и она пригласила меня на съемочную площадку — на военный линкор. Она и представила меня Герцогу, который был в военной форме и окружен целой армией народа. Я посмотрел, как он снимается в сцене, а потом Бонни подвела меня к нему знакомиться.

— Я слыхал, ты фолксингер, — сказал он, и я кивнул. — Спой что-нибудь.

Я вытащил гитару и спел «Погонщиков буйволов»[156], а он улыбнулся, посмотрел на Бёрджесса Мередита, сидевшего на складном стуле, затем снова перевел взгляд на меня и сказал:.

— Мне нравится. Значит, «оставил кости погонщика выцветать», а?

— Ну.

Он спросил, знаю ли я «Кровь на седле»[157]. Я эту песню знал, но не полностью, а лучше я помнил «Солнце в зените»[158]. Подумал, не спеть ли ее, и, может, если б стоял рядом с Гэри Купером, я бы ее и спел. Но Уэйн — не Гэри Купер. Не знаю, понравилась бы ему песня или нет. Герцог был фигурой массивной. Походил на тяжелое строевое бревно, и, казалось, ни один человек не может встать с ним плечом к плечу. В кино, по крайней мере, — уж точно. Я хотел было узнать, почему некоторые его ковбойские фильмы лучше других, но спрашивать такое было бы безумием. А может, и нет, с другой стороны… Не знаю. Как бы там ни было, мне и пригрезиться не могло, что я буду стоять на борту линкора где-то посреди Тихого океана и петь великому ковбою Джону Уэйну, когда в Миннеаполисе в тот раз я стоял лицом к лицу с Джоном Пэнкейком…

— Ты очень стараешься, но никогда не превратишься в Вуди Гатри, — говорил мне Пэнкейк, словно глядел на меня с какой-то высоченной горы, будто что-то оскорбило его инстинкты. Мало счастья оказаться рядом с Пэнкейком. Он меня нервировал. Он пыхал пламенем из ноздрей. — Займись-ка лучше чем-нибудь другим. Ты это делаешь за просто так. Джек Эллиотт уже побывал там, где ты сейчас, и ушел оттуда. Слыхал о нем когда-нибудь?

Нет, я никогда не слыхал про Джека Эллиотта. Впервые услышал, когда Пэнкейк его упомянул.

— Не слыхал, нет. На кого он похож?

Джон ответил, что поставит мне пластинки и меня ожидает сюрприз.