Хроники трона. Тетралогия (СИ)

В общем, успех был полный, за круглую сумму были куплены тринадцать лошадей, и надо сказать, совсем не дорого. Две призовые лошади, конечно, дороже, но остальные — по цене живого мяса, ну, немного дороже. Вознесённый своим коммерческим успехом до седьмого неба, Ярослав с трудом размещал свои покупки. Дом для них оказался мал, да и не был рассчитан он для размещения табуна лошадей. В своей молодости отец с матерью держали корову и телёнка. Хлев сохранился, однако в нём с трудом разместился один Хитрец, его габариты не позволяли втиснуть туда дополнительно даже козу. Под стойла пошло всё, что хоть как-то годилось: курятник, дровяник (дрова пришлось удалить на улицу) ограда, даже сени были приспособлены для Ласки. Что поделать, всем всё равно места не хватило, а лучшим — лучшие места отводились. Пришлось делать простые навесы, пристраивать загородки. Благо, что на дворе стоял уже март, оттепель не заставила себя ждать, и животные неплохо чувствовали себя на улице. Пришлось о них заботиться, — покупать корма и даже лечить лошадей. Некоторые были больны, отсюда следовал результат — необходимы лекарства для лошадей и книги по ветеринарии. Но это не главное: Ярослав не мог сидеть на месте, ему необходима свобода рук, а табун связывал их. Одного Сани, что прятался у него, не хватало, да и подозрительно очень — столько лошадей без присмотра. Соседи косились на него. Приходили, расспрашивали: зачем ему столько лошадей? Он отшучивался, говорил, коммерческая тайна, что они породистые, и что разбогатеет на них. Ему не верили, а что поделаешь? Нанял Сергея — Жигана — в конюхи, тот согласился за сходную плату, напряжение вроде снялось. Жиган умело управлял хозяйством, Александра не обижал, не запугивал, но как-то сумел найти общий язык, работали они, споро, хотя работы было не слишком много для двоих.

Глава 6

Между тем Ярослав не мог сидеть, сложа руки, пошёл на завод устраиваться на работу. Предприятие в округе было одно — большой завод оборонного назначения, где когда-то делали ракеты, теперь неизвестно, чем занималось, но народ разогнали. Пришёл в контору.

— Есть места?

— Есть, — говорят ему, — вот грузчиком можешь, охранником, а слесарем ни-ни, не нужны.

Согласился охранником — дело знакомое. Пропустили на территорию. И тут такое началось! Покидал он завод год назад — был завод. Пришёл теперь — нет завода. Всё какие-то личности по территории шныряют, КАМАЗы, груженные лесом, толпятся в воротах. Посередине площади, где был сквер, штабеля брёвен до неба взметнулись — не завод, а нижний склад какой-то. Пошёл по месту приписки. Оказалось, сборочный цех. В нём ещё его отец слесарем-сборщиком работал. Как сейчас помнит Ярослав, отца, идущего с ним мимо рядов контейнеров с ракетами. Чистота, кафельный пол, а с потолка шторы прозрачные свисают, от пыли каждое из драгоценных изделий защищают, и тишина, люди в белых халатах меж шторами ходят, что-то делают, словно колдуют. Такие у него остались детские впечатления.

Что увидел, войдя в этот цех? Кафель на полу тот же, но помещение с высокими потолками пусто, в углу притулились одинокие столы, сваленные в кучу, да в дальнем конце пилорама распускает брёвна. Штабеля леса окружают её и визг циркулярных пил, кажется, что в голову проникло шило, и вонзается в самый болезненный нерв. Идти приходится по кучам опила, в некоторых участках цеха они достигают метровой толщины, в углах — выше человеческого роста, — их никто не вывозит. Попытка преодолеть барханы ни к чему не приводит, ноги тонут в мелком опиле. К горлу подступает ком. Неизвестное доселе чувство охватывает внутренности, их словно выворачивает наружу. Боль пронизывает все члены, из глаз готовы брызнуть слёзы, но их нет, а потому и нет облегчения. Боль вынуждает остановиться, ноги не слушаются.

Как? Как такое может быть? Здесь в этом святом для него месте, где ступали ноги его отца, может быть такое? Какое святотатство, уничтожение всего, что творили руки его отца, тысяч, таких как он. Только теперь Ярослав понимает, почему его отец так рано ушёл из жизни, оставив их с матерью одних. Его сердце, сердце старого большевика, честнейшего и добрейшего человека, не укравшего в жизни не то что гайку, но даже не помышлявшего о том, не выдержало, оно просто не могло жить. Видя, как разрушается плод всей его жизни, весь смысл его жизни, оно просто остановилось. Проклятый девяносто третий! Вслед за отцом ушла в могилу и мать, нестарая ещё женщина, и Ярослав остался один. Была ещё сестра Ольга, но сейчас и её не стало, теперь он совсем один. Они их просто убили, без пуль, без войны, но убили. Они — это серая безликая масса, кровожадная, как гиена.