Я намеревался исподволь подвести ее к важному для меня вопросу: была ли она всего лишь беззащитной женой солдата, которую принудили утолить страсть, бушевавшую в нутре царя, или же причиной и движущей силой всех тех преступлений, что последовали за первым грехом, и с помощью своего тела и плода в этом теле добилась того, что теперь на троне сидел ее сын — не Амнон, не Авессалом, не Адония, и никто из других старших сыновей от более ранних браков, а ее Соломон, поздний ребенок, сын незнатной женщины.
Я пытался сделать это всеми способами. Я говорил о страданиях, которые принесла ей преждевременная смерть первого супруга; она отвечала, как когда-то Давид: меч пожирает то одного, то другого. Я восславил великую — доброту ГОспода, который дал Урии возможность приехать в Иерусалим, чтобы повидать жену; она ограничилась замечанием, что пути ГОспода неисповедимы.
Только когда я упомянул о ребенке, умершем потому, что Давид поступком своим дал врагам ГОспода повод для богохульства, веки ее задрожали.
— Он был таким крошечным, — прошептала она, — таким беспомощным.
— Царь Давид любил это дитя?
— Он молил ГОспода о мальчике, и постился, и целую ночь лежал на голой земле.
— Царь Давид любил всех своих детей, — добавил Нафан.
— Ребенок умер за него и вместо него, — сказала Вирсавия, — почему бы Давиду не любить его?
— Он молил БОга оставить младенца в живых, — опять вмешался Нафан. — Семь дней и семь ночей провел он в молитвах. Старейшины дома его пришли к нему и хотели поднять с земли, но он не захотел и не стал даже есть с ними.
— Дитя было при смерти, — проговорила Вирсавия. — И Давид все не мог решить: благодарить ли ГОспода за то, что он забирает жизнь ребенка взамен его собственной, или проклинать себя за эту сделку с ГОсподом; и чувство вины его было беспредельным.
— Это была не сделка, — возразил Нафан, — это было предназначение. Ибо Давид был избранником ГОспода.
— И потому должно было быть наказано невинное дитя? — спросила Вирсавия.
— Но ведь БОг даровал вам другого сына, госпожа, — напомнил Нафан. — И этот был предназначен для величия — он стал владыкой Израиля.
— Давид пришел ко мне той ночью, — лицо Вирсавии стало суровым. — Он омылся, умастился, надел свежие одежды и, казалось, наконец был в мире с самим собой. Я спросила: «Как можешь ты сидеть здесь и вытирать с губ своих бараний жир, будто ничего не произошло?» Давид отвечал: «Пока ребенок был жив, я постился и плакал, ибо думал: кто знает, не смилостивится ли ГОсподь надо мной, не оставит ли дитяти жизнь? Теперь оно умерло, зачем же мне соблюдать пост? Разве я могу его вернуть? Он не возвратится ко мне, я же наверняка отправлюсь к нему».
Вирсавия устало покачала головой.
— В чем-то Давид был прав. Я перестала плакать и сказала ему: «ГОсподу угодно было простить твой грех, взяв за Урию жизнь младенца. Но как быть с обещанием, которое дал ты мне пред БОгом, что наш сын воссядет на твоем троне? Видно и оно ушло вместе со смертью ребенка?»
Она неотрывно смотрела на драгоценные кольца на своих пальцах.
— И Давид сказал мне: «Успокой душу и готовь постель». И он вошел ко мне, и спал со мной, и родила я ему второго сына, которого мы нарекли Соломоном во имя мира, заключенного ГОсподом с Давидом, и раскаяния Давида; и возлюбил ГОсподь Соломона.
Я понял, что больше Вирсавия ничего не скажет, и поблагодарил ее; она же нахмурилась и вскоре ушла в свои покои.
Нафан долго качал головой.
— Истинное чудо, — произнес он. — Никогда еще царица-мать не рассказывала о таких вещах, да еще с такими подробностями! Тем не менее историю эту следует основательно просеять.
Через несколько дней в мой дом пришел царский гонец и передал мне, что я должен явиться завтра пред очи мудрейшего из царей, имея при себе все документы, касающиеся прекрасной истории о нежной любви царя Давида и госпожи Вирсавии, а также рождения второго ее сына, нареченного Соломоном в память о мире, заключенном между ГОсподом и Давидом.
Кроме того, гонец передал мне медную пластинку, на которой была выгравирована царская печать; ее я должен был предъявить стражникам у входа во внутренние покои дворца.