Будучи девушкой умной и начитанной сама по себе, она быстро разобралась, что же это такое с ней происходит — стоило дружной компании охотников расстаться. Два дня прошло, три… и она поняла, что дико, просто до фантомной ломоты в суставах — скучает! А еще… конечно, есть бойцы сильнее и лучше Алекса, конечно, есть полиглоты с еще более широким кругозором (о, призрак Вассермана, изыди!), может даже есть и "мистики" и "тайнознавцы" покруче доктора наук Жарова… но не все же в одном! "Влюбилась. Дура! Влюбилась!" А еще Елена когда-то читала Ефремова, и понимала, что глупый организм (то есть умный, умный организм глупой молодой девки!) сигнализирует недвусмысленно — вот он, идеальный отец твоих будущих детей! Такого сочетания просто не найти — дикая редкость! И "взрослость" Жарова отлично дополнит ее юность и неопытность… Фёдорова детей пока что не хотела — шутка ли, возраст едва перевалил за девятнадцать? — но организму было решительно пофиг. Может, был бы у девушки соответствующий опыт — когда бросали ее, а не она надоевшего воздыхателя — то… но, чего не было, того не было. Да и не сказать, что бы опыт "бросания этих козлов" был у нее значительный. Два — совсем скромная цифра для современной девушки. И как раз сейчас она находилась "в поиске"… На сайте Жарова были указаны публичные лекции для студентов — этакая "благотворительная просветительская работа", включая четыре в летние месяцы, важный пунктик в список заслуг не просто кабинетного ученого, но преподавателя — и девушка, не долго думая, пошла… и влипла совсем уж серьезно. И на Александра Жарова открылась планомерная, неторопливая осада.
Год! Боже мой, любовь, что ты делаешь с людьми! Целый год она, молодая и привлекательная, с непонятной для себя уверенностью отказывала всем, включая даже тех, кто до того злополучного лета посчитала бы как минимум "симпатичными". А ведь у профа не было "фигуры-загляденья", была зато даже не бородка, а самая настоящая борода, а из "бисёненского" — разве что такие же белые волосы. Сначала Жаров искренне не замечал ее потуги — мужжжики, что с них взять! Потом — удивленно "не замечал". Потом… потом пригласил-таки в ресторан, но в качестве "романтической линии" устроил "разговор по душам". Так устроил — что она еще три месяца решала "а оно мне надо?" И… черт возьми — решила! А разговор был тяжелый: про семью с детьми, которых он не намерен бросать, про жену — которую доктор наук не смотря ни на какие семейные коллизии (оставшиеся, кстати, в прошлом) любит, да-да, любит — и тоже не намерен "разлюбить". Про ее собственного отца, который в любом случае будет против и стократ против того союза, что может у них получится. Про то, что их гражданский брак придется держать в тайне — тут не восток, где на "гарем" посмотрят с пониманием… а вот ей — молодой и красивой! — придется все время помнить, что она у него не одна такая! Помнить — и мириться… Но — то ли природное упрямство взыграло, то ли свойственный юности "авось само рассосется", то ли… то ли она и впрямь была готова жить вот такой вот жизнью. И Алекс "сдался". Лето — долгожданная залегендированная поездка, встреча в Новороссийске… И вот — оно! Тут-то Лена и поняла, что не зря ждала и терпела: произошедшее далее искупило все: и беготню, и собственное упрямое воздержание! О даааа!
То ли у Александра Жарова не все оказалось так хорошо с личной жизнью, как он ей расписывал весной, то ли своеобразная горная романтика так подействовала, то ли… то ли это был "обычный" такой "заход" — и вот такой расклад даже как-то пугал! Но так пугал, сладко, до дрожи в коленках! Ничего, кстати, необычного в плане выносливости ее профессор не показал — зато продемонстрировал… эм, техничность подхода! Какую-то прямо-таки запредельную техничность — девушке было даже страшно подумать, сколько, и самое главное,
— Я правильно понял, тебе не понравилась моя борода? — Алекс, одетый в одни плавки и горные ботинки (пол пещеры, хоть и усыпан был песком, намытым весенним потоком ручьем, стекавшим с "лоджии", для босой ходьбы был не слишком удобен) прошел мимо распластавшейся "в позе звезды" Елены и, найдя место поближе к свету, уселся на камень, поставив напротив зеркальце. — Совсем сбрить, или чуть-чуть оставить?