Хронос

Матвей сел в кресло, положив ногу на ногу, и налил себе вина. То, что он испытывал к Наташке раньше, когда считал её своим другом, вдруг моментально улетучилось. Дело было не в том, что если бы Наташе хотелось с ним секса, он бы стал упираться, но это «если» должно было быть только её желанием, а не придуманной кем–то сценой соблазнения. Он бы запросто переспал с ней, почему нет, но не в роли выбранной жертвы. «Какая же она дура», – думал Матвей, глядя на то, как Наталья, ошарашенная таким ходом событий, не зная, что ей делать, просто вышла из комнаты. После чего Матвей поднялся к себе наверх, завалился на постель, даже не разбирая ее, и сразу уснул.

Утром за завтраком он увидел родителей, но Натальи уже не было… И опять все вели себя так, будто ничего не случилось. Видимо, они уже узнали о неудавшейся подставе с их стороны и затаились. Матвей именно так это расценивал, потому что, зная свою мать, понимал: она попытается предпринять ещё что–нибудь. Но всё–таки он был её сыном и упрямство у него бурлило в крови, так же как жажда свободы – принимать решения самому.

Вскоре он столкнулся с Алисой в прямом смысле (он знал её по институту – правда, она была первокурсницей тогда), и вдруг – совсем другая ситуация: она шла по коридору, уткнувшись в телефон, видимо, писала кому–то сообщение, а он шел к своему другу, который остался учиться дальше в аспирантуре, вот они и пересеклись: Алиса просто налетела на него. Было смешно видеть, как она растерялась, оказавшись чуть ли не в его объятиях. Позже Матвей часто вспоминал их столкновение в коридоре института и говорил Алисе: «Судьба бросила тебя мне в руки, и я не могу отказаться от такого подарка». Но в тот момент он удивлялся тому, как мог не заметить эту девушку раньше. Особенной скромностью Матвей не отличался и с удовольствием вместе с ребятами своего курса ходил посмотреть на новеньких девчонок, то есть на первокурсниц, чтобы не пропустить мимо какую–нибудь красавицу. Он видел ее, но даже не поинтересовался, как зовут, – значит, не обратил внимание. Да и после того она попадалась ему на глаза… Правда, в то время он встречался с однокурсницей Ритой, девушкой бойкой, помешанной на спорте и здоровом образе жизни. И если спорт ещё как–то их сближал: лыжи зимой, теннис летом, то со здоровым образом жизни не заладилось. Матвея хватило ненадолго, эксперимент закончился, подопытный остался жив – и то хорошо. Рита не очень убивалась, найдя быстро в параллельной группе более стойкого или более сдвинутого на этой идее парня. Про другие свои увлечения Матвей вспоминать не любил, потому что это был такой период его жизни, когда он вообще мало что мог вспомнить по утрам в незнакомой квартире с малознакомой девушкой рядом. Проведя логическую цепочку, ему удавалось проследить ход событий: клуб, коктейль, несколько коктейлей, потом что–то крепкое, потом девушка с коктейлем, и дальше уже нечетко: ночь, машина, лифт многоэтажного дома, темная прихожая, девушка без коктейля и без одежды, затем – глубокий сон, как провал в горах – и башкой вниз: больно, голове больно утром, а утро – потому что светло.

В продолжении о свете: какое–то время – осознание себя личностью, к чему–то стремящейся, отсюда следует: посещение лекций, ужины в кругу семьи, расчистка снега на даче по выходным, здоровый сон и бодрая ходьба на лыжах. Еще: перелистывание страниц книг в дедовской библиотеке и дневник за шкафом, в который он что–то писал, горячие пироги с грибами, с рыбой под каким–то мудреным соусом и… И всё. Дальше: музыка, вибрация тел под нее, неестественно громкий смех. Почему, блин, так весело? Да и фиг с ним… Коктейль, девушка с коктейлем, ну дальше уже известно где, как, куда… Неизвестно – зачем, но это позже: в период осознания себя личностью и дальше тоже известно, с чем пироги и какой запах у старинных книг в шкафу за стеклянной дверцей. Как во всем этом могла появиться Алиса? Да никак.

Прогуливаясь с ней по присыпанным первым снежком аллеям, Матвею даже не приходило в голову рассказывать ей о своей жизни. Такая исповедь повергла бы её в шок, так он считал, глядя на это хрупкое существо. Он и сам не понимал, почему их конфетно–цветочный период продолжается так долго, откуда только бралось терпение ждать, пока в ней самой что–то вспыхнет, какой–то огонек загорится в глазах, уж он–то знает, что это, – значит, и не пропустит такой момент ни за что.

Но то был не огонек, а бушующее пламя, чего он никак не подозревал в этом, казалось, интеллигентно–возвышенном и несколько отрешенном, вернее – несколько отстраненном от бренного мира создании. Тем сильнее была его радость и гордость победителя, будто он поднялся на вершину горы или решил нерешаемую задачу.