Хрупкая душа

Я устало опустилась на стул.

— Не знаю, Роб. Просто мне сейчас там хорошо.

— А знаешь, что было бы хорошо для меня? — спросил Роб. — Если бы у меня была жена.

— Вот это да, Роб. Я и не подозревала, что ты играешь в сериалах…

— Ты сегодня ничего не забыла сделать?

— Да вроде бы нет.

— Эмма ждала, когда ты отвезешь ее на каток.

Я зажмурилась. Фигурное катание. Открылся новый сезон. Я должна была записать ее на индивидуальные курсы, чтобы весной она смогла участвовать в соревнованиях: тренер говорит, она уже готова. Команду набирали из тех, кто первым подаст заявку. Возможно, мы упустили шанс.

— Я компенсирую…

— Не надо ничего компенсировать. Она позвонила вся в слезах, и мне пришлось уйти из клиники, чтобы вовремя ее туда привезти. — Он сел напротив и посмотрел на меня. — Чем ты занималась весь день, Пайпер?

Я хотела напомнить ему о новой плитке на полу в прихожей и новой обмотке прямо над этим столом. Но не стала. Я лишь опустила глаза и прошептала:

— Не знаю. Честное слово, понятия не имею.

— Пайпер, ты должна начать жить заново. Если не начнешь, это будет означать, что она победила.

— Ты не знаешь, каково это…

— Это я-то не знаю? Я, по-твоему, не врач? Для меня врачебная ошибка — это пустой звук?

— Я не это имела в виду…

— Ко мне сегодня приходила Амелия.

Я изумленно на него уставилась.

— Амелия?

— Да. Снимала брекеты.

— Шарлотта ни за что не позволила бы…

— В аду нет столько гнева, сколько в девочке-подростке со скобками на зубах. Я на девяносто девять процентов уверен, что Шарлотта не знала о ее приходе.

Я почувствовала, что у меня горит лицо.

— Как ты думаешь, людям не покажется странным, что ты лечил дочь женщины, подавшей на нас в суд?

— На тебя, — поправил он. — Она подала в суд на тебя.

Я чуть не упала со стула.

— Я не верю своим ушам.

— А я не верю, что ты ожидала, будто я вышвырну Амелию из кабинета.

— Знаешь что, Роб? Ты должен был ее вышвырнуть. Ты мой муж.

Роб встал.

— А она — моя пациентка. Это моя работа. На которую мне, в отличие от тебя, не плевать.

Он вышел из кухни, а я лишь бессильно потирала виски. Я чувствовала себя самолетом в режиме ожидания — кружила и кружила над аэропортом, не смея приземлиться из-за плохой видимости. В этот миг я так сильно ненавидела Шарлотту, что ненависть сжалась в твердый, холодный камушек у меня в животе. Роб был прав: всё, что я из себя представляла, оказалось отвергнуто и обессмыслено из-за ее поступка.

И в этот миг я осознала, что кое-что общее у нас оставалось: Шарлотта чувствовала себя точно так же из-за моего поступка.

На следующее утро я решила измениться. Завела будильник, чтобы не проспать, как обычно, школьный автобус, приготовила Эмме завтрак: гренки в яйце и жареный бекон. Настороженному Робу пожелала удачного дня на работе. Вместо того чтобы ремонтировать дом, просто убралась. Съездила за продуктами — пускай и в соседний городок, где риск встретить знакомых был минимальным. Встретила Эмму после уроков с формой в сумке.

— Ты повезешь меня на каток? — недоверчиво переспросила она.

— А что?

— Да ничего.

Чуть помедлив, она разразилась гневной речью о том, как это нечестно — давать контрольную по алгебре, хотя учитель знал, что в тот день ее в школе не будет и отвечать на дополнительные вопросы она не сможет.

«Как же я по этому всему соскучилась… — подумала я. — Мне так недоставало Эммы». Протянув руку, я погладила ее волосы.

— Это еще что такое?

— Я просто люблю тебя. Вот и всё.

Эмма вскинула бровь.

— Мама, ты меня пугаешь. Ты же не заболела раком, ничего такого?

— Нет. Просто я понимаю, что в последнее время тебе не хватало моего… внимания. Понимаю и сожалею об этом.

Мы ждали зеленого сигнала светофора. Она повернулась ко мне лицом.

— Шарлотта — сука, — заявила она, и я даже не пожурила ее за сквернословие. — Все знают, что ты не виновата в том, что случилось с Уиллоу.

— Все?

— Ну я уж точно знаю.

«И мне этого достаточно», — поняла я.

Несколько минут спустя мы были уже на катке. Краснощекие мальчишки выезжали через главный вход, волоча на спинах гигантские мешки с хоккейной формой. Меня всегда забавлял контраст между изящными фигуристками и зверской наружности хоккеистами.

И лишь зайдя внутрь, я поняла, что кое о чем забыла, — даже не то что забыла, а умышленно заблокировала в памяти: Амелия тоже тут будет.

Она очень сильно изменилась: вся в черном, в перчатках без пальцев, обтерханных джинсах и военных ботинках, еще и эти синие волосы. Между ней с Шарлоттой разгорелся спор.

— Мне плевать, кто меня слышит! — вопила она. — Я тебе сказала, что не хочу больше кататься на коньках.

Эмма крепко вцепилась мне в руку.

— Спокойно, — еле слышно приказала она.

Но было уже слишком поздно. Городок у нас маленький, а история громкая. Все присутствующие — и дети, и мамы — ждали, чем разрешится наша встреча. И ты — ты тоже заметила меня с лавки, полускрытая сумкой Амелии.

На правую руку тебе наложили гипс. Как же ты ее сломала на этот раз? Еще четыре месяца назад я бы знала все подробности.