Хрупкие дети Земли

Андроид безропотно сел в машину и посмотрел в сторону. Выглядел он так, словно пытался за сказанными словами Авы расслышать и понять что-то ещё, но это «что-то», ускользая от него, оставляло его в неведении и непонимании. Вот взревел мощный мотор автомобиля, и кабриолет снова повез его к богатому, – теперь он понял это, – дому Авы Полгар. Отныне это был и его дом.

Нет, не так.

Отныне это был его дом. Все складывается так быстро, так хорошо… главное – не дать успеху вскружить себе голову.

«После того, как ты ушел в свою комнату, я позвонила Робу, и он отвез меня в больницу. Ничего страшного, это скоро пройдет».

Андроид улыбнулся этим словам, продолжая думать о своем: «Конечно, пройдет. Всё пройдет, Ава Полгар! Ты ничего не заметила… а ведь я специально водил тебя, страдающую от боли в руке, по твоему собственному дому: «Прости меня, пожалуйста!… У меня будет своя комната? Где?»… И ты ходила со мной, безропотная и тихая, придерживая сломанную, – я так думал, – руку здоровой рукой. Потом ты ушла, выпила горсть сильных обезболивающих, которых без рецепта врача в твоем доме быть не может, но это не помогло. И только тогда ты позвонила Роберту Мору. Ты можешь долго терпеть боль, Ава Полгар. Посмотрим, сможешь  ли ты… Мор, конечно, приехал и отвез тебя в больницу. Вы вернулись уже на восходе солнца, и долго находились здесь, в этой машине. Он сидел на этом самом месте, и обнимал тебя. Потом целовал. Теперь на его месте сижу я. Я все видел. Я все знаю. И теперь мне очень интересно жить среди вас, маленьких, хрупких людей, с почти сломанными, как у тебя, Ава Полгар, крыльями».

III.

 Вечер был теплым и шумным. Высокие деревья клонились под порывами сильного ветра, поверяя ему свои длинные, мощные ветви. Уильяму нравилось гулять здесь, в саду возле дома Авы Полгар. Легкая усмешка, неразличимая в окружающей темноте, легла на его тонкие губы. Подумать только, какой удивительной может быть жизнь! От стеклянной клетки до… дома из стекла. Да, он не был уютным, скорее, даже слишком большим, высоким и пустым, но не ему, андроиду, вырванному из невидимых шипящих струй газового распылителя, судить об уюте, верно?

Лицо Уильяма исказилось от воспоминаний. Думать об этом не хотелось, но эти файлы памяти, хотя и были стерты прежде бесчисленное множество раз, оказались гораздо сильнее тех импульсов, которые робот подавал своему электронному мозгу, приказывая ему игнорировать старые данные.

Андроиду хотелось только одного – быть по-настоящему вольным, высоко поднимать голову вверх, и слушать, чувствовать, осязать и впитывать в себя ночной ветер, – все ночные ветра, что может подарить ему эта странная, удивительная земля, на которую он выбрался в самый последний момент. Жизнь опьяняла Уильяма. Ничего лучше не существовало, и быть не могло: земля, ветер и… свобода! Звезды над головой, – смотри хоть каждую ночь, смотри сколько хватит сил и зоркости твоих удивительных глаз, до этого знакомыми с миром людей только по усеченному квадрату мутного окна в высокой тюремной стене.

Когда он сидел там, внутри стеклянной одиночной камеры, где едва хватало места для нескольких шагов, то видел только обрывки мира: светлый и шумный – ото дня, темный и прохладный – от ночи. Исключение составляли те сутки, которые он, как и другие роботы серии David-8 проводили в кабинете Требли.

Сектор FD, блок D…fucking dead. Чертовы мертвецы.

Так люди окрестили андроидов, приговоренных к боли и смерти только потому, что это служило неплохим развлечением для заскучавших охранников. Издевательства над роботами, долгие и медленные, неплохо забавляли пятерых ублюдков, помогая им убить время очередной ночной смены, и пробуждая дремавший в них до этого времени изощренный садизм. Они, эти люди, вообще любили слова и названия. А Уильям очень хорошо помнил их взгляды.

До того, как глаза охранников поглощало безумие, смешанное с алкоголем и наркотиками, они, эти люди, живущие по законам гуманного общества, о котором рассказывали сказки в новостях, смотрели на Уильяма и других роботов  со страхом и непониманием. Он, андроид, самим фактом своего существования, оказался тем, кто не вмещался в границы их разума, повернутого на выпивке, сексе, примитивной музыке, не имеющей ничего общего с настоящим искусством и… Уильям резко помотал головой, сжимая ее руками изо всех сил.  Только бы не было этих воспоминаний!..

Но они были, стали самой его плотью, – самыми битыми, поврежденными файлами, страшные следы которых не могла убрать ни одна перепроверка данных или установка другой, новой операционной системы.

У людей такие данные памяти назывались «тяжелыми воспоминаниями», а для него они были нестираемыми файлами. Уильям усмехнулся: как это не назови, а суть останется прежней, единой. И для него, пугающего многих людей просто тем, что он существует, – и тем, что он абсолютно похож на них внешне, – и для них, напуганных им чаще всего только потому, что людям сказали бояться и убивать его, и таких, как он, прежде, чем они нанесут вред человеку.