Хрупкие создания

Отец ушел без предупреждения, и мать, которая всегда любила балет и тот факт, что мы с Адель делали в танцах успехи, вдруг перенесла свое увлечение на новый уровень. Она с нас не слезала. На Адель это почти никак не сказалось: она была в идеальной форме и танцевала уже давно, чтобы обрести способность справляться с маминым напором даже на праздниках. Мне же было двенадцать, я еще только становилась девушкой, готовилась превратиться из маленького херувима в Клару из «Щелкунчика». В школе следили за всеми моими приемами пищи и репетициями. Каждая растяжка, каждый прыжок, каждое новое умение отмечали Морки и другие учителя. Мама не знала правил. Ей дела не было до того, как именно девочка проходит через свое взросление. Вечерами она плакала об отце в большой спальне, а я пыталась затащить ее в свою комнату, чтобы посмотреть старые мюзиклы на экране компьютера. Днем она пила белое вино и издевалась надо мной.

Сейчас я лежу на спине и подтягиваю ногу к лицу. Аккуратно сгибаю ее, и на этот раз боль приятная. Я не позволяю себе впасть в истерику. Пальцы трясутся. Мне нельзя было нырять в воспоминания.

В то Рождество я голодала. Мама опустошила холодильник, оставила только яблоки и зелень. По утрам она кормила меня яйцом и половиной британского маффина, но потом я могла позволить себе только кофе, зелень и энергетический батончик на ужин, если ей лень было варить куриную грудку. Она морила меня голодом и заставляла тренироваться – гораздо больше, чем в школе. Энергии не хватало.

Все повторилось и на Пасху: она заперла меня здесь, в подвале, на весь день. Бывало, меня тренировала здесь Адель, иногда – учительница на пенсии. Уже тогда я знала о своем теле все. Знала, когда нужно потянуться больше, когда стоит сделать паузу, а когда – жать до упора. Но мать не верила мне, а я боялась ей возразить. Я ведь была такой маленькой. И она давила на меня и давила, и колено не выдержало, а сама я так ослабела, что подхватила пневмонию. Я провела вторую половину рождественских каникул на больничной койке.

Я была рада даже игле в своей вене, ведь она давала мне необходимое количество глюкозы. Я чувствовала ее холодное, призрачное движение под кожей и думала: «Наконец-то».

Выпрямляю ноги, чтобы сравнить форму коленей. Да, есть небольшая припухлость, но это не страшно. Доктор предупреждал о развитии хронического заболевания, и каждые несколько месяцев я подмечала новый оттенок боли.

Так больно мне не было давно. Но в праздники, в этой студии, дома, колени словно вспоминают о боли и сами к ней стремятся.

Узнаю Адель по легким шагам на лестнице. Мамины – скользящие, неуверенные, тяжелые. Адель же ходит как и подобает балерине. Она ступает на цыпочках, словно забыла, как это делают нормальные люди. Я боюсь этого. Боюсь стать как Адель. Боюсь не стать ею. Обе мысли одинаково ужасны.

– Бетт, собирайся уже. – Ее брови взмывают вверх, когда она видит мою ногу. – Ох, милая, опять колено?

Она пристраивается рядом со мной на полу и поднимает мою ногу, как новорожденного младенца. Адель не волнует моя личная жизнь, наша мать, мое разбитое сердце или проблемы в школе. Но до моего тела ей дело есть. Когда мне больно, она всегда рядом и пытается сделать все, чтобы мне стало лучше. Так сестра показывает свою любовь.

– Ничего страшного.

Говорю одно, а думаю другое: от боли хочется потерять сознание. Или это оттого, что вечер мне придется провести с матерью и Алеком?

– Ходить можешь?

– Конечно, могу.

– Я не знала, что колено все еще беспокоит тебя. – Адель проводит пальцами по припухлости. – Мне так жаль. Так жаль, что я позволила…

У Адель на лбу есть одна маленькая морщинка. И я знаю, она появилась после того самого Рождества. Адель могла бы остановить маму, но не понимала, насколько все серьезно.

Сестра поднимает меня на ноги.

– Помочь с душем?

– Я правда в порядке. Оно скоро пройдет, обещаю. – Я улыбаюсь.

И зачем так храбриться? Ведь я могла бы не ходить на ужин и просто остаться в комнате. Но уже поздно. Адель видела, что ходить я могу и лишь чуть больше, чем обычно, налегаю на поручни, поднимаясь по лестнице.

Мы поднимаемся на первый этаж, и Адель тут же отвлекается на маму, которая пытается открыть бутылку вина, но зато одета в свое лучшее платье от Шанель и выглядит достаточно по-семейному и по-праздничному.

– Надень то черное платье, Бетт. – Мама не замечает мою хромоту, не видит, как Адель поглаживает мне спину. – И сделай прическу. Думаю, крупные кудри пойдут. Устала уже от этих пружинок вокруг твоего лица. Это некрасиво. Тут нужен объем.

Адель делает для меня ледяной компресс, мама морщится, глядя на нее, словно это прихоть какая, и даже не спрашивает, зачем мне лед. Лукасы сообщают, что не придут на пасхальный обед, в последнюю минуту, и теперь мама наговаривает на его новую жену. Хотя она ее даже не знает.