Хрущёвка

Оттопырив ноги, Инга удобно расположилась на советской кушетке и рукой подпирала голову. Собранные в пучок волосы, оголили массивный лоб, не то носорога, не то дельфина и строгое по нынешним меркам платье укрывала бахромой разбитые об асфальт колени. Третий час Инга лежала на советской кушетке, не меняя исходного положения и надо сказать, что руки её, подпиравшие голову, вскоре онемели. И унылая обстановка, царившая в мастерской, наводила Ингу на мысль, что неплохо бы часок-другой вздремнуть, пока художник занят работой. Но она прекрасно знала, что глаз смыкать ни в коем случае нельзя, иначе вся картина пойдёт коту под хвост. И если художник, задумал нарисовать девушку с открытыми глазами, то будь добр мой милый друг – терпи, чего бы тебе это не стоило. Быть натурщицей, как выяснилось, дело не из простых и стоит больших усилий. Боль в боках, отёкшие ноги, и красные от недосыпа глаза, наводили родителей на мысль, что Инга связалась с плохой компанией. И как бы родители не старались, но найти сигареты под кроватью, или шприцы в шкафу, им так и не удалось. «Где ты весь день шлялась!?», недоумевала мать и устраивала внеплановые обыски посреди ночи. Хуже чекистов… Инга либо отнекивалась, мол, не мешай мне, я занята, либо уклонялась от расспросов матери. Впервые за долгие годы, равнодушие отца к воспитанию дочери сыграло ей на руку. Анита Павловна долго упрашивала мужа надавить на Ингу, но отец оставался равнодушным к воспитанию дочери. И за просмотром футбольного матча, отца посетила мудрая, как он думал поначалу, мысль – гораздо лучше иметь сына, нежели дочь. С ними хоть поболтать есть о чем. И чтобы мать, поскорее отвязалась от неё и перестала устраивать обыски в комнате, Инга намеренно солгала, что работает продавщицей в гипермаркете.

Несмотря на каждодневные боли, ей нравилось быть натурщицей. Хотя первые дни, она терпела множество неудобств в новой для себя роли. Ибо сидеть на протяжении долгих часов в положении смирно, не всем под силу. Как и было обещано, платил Ян вовремя и неприлично много для девочек её возраста. Однако Ян по собственным убеждениям, не платит девочкам, он платит исключительно натурщицам. И если работник к делу подходит крайне ответственно, то ему причитается удвоенная премия. На первых порах Ян старался не нагружать Ингу работой, поскольку знал, что эксплуатация детского труда карается по закону. И никакой интимной близости между ними не наблюдалось, чисто деловые отношения. Инга смотрела на него, перво-наперво как на закадычного друга, а Ян в свою очередь смотрел на неё, как на молодых лет натурщицу. Разница в возрасте значительно препятствует любви молодой натурщицы и художника. Правда, иногда Ян невольно представлял Ингу в подвенечном платье у алтаря. Но эти дурные мысли, не более чем детский лепет. И не секрет, что большинство мужчин при виде симпатичной нимфы пускают слюни, и представляет её в образе красавицы-жены.

За последний месяц Ян написал ровно три картины, это, кстати, на три больше, чем в прошлом и позапрошлом году. И в каждой из трёх картин, Инга играла ключевую роль. То она неделю держала яблоко в руке, то она делала вид, что занята уборкой по дому. И порой думалось, что проще на пятый этаж внести рояль, чем месяцами работать натурщицей. Боли в пояснице, в ногах, в руках, да в любой части тело, перестали восприниматься ей, как нечто из ряда вон выходящее. Вполне себе обыденные травмы и нет в них, чего-либо страшного – того, что могло бы порядком изувечить тело до безобразия. Инга приучила себя не обращать и грамма внимания на боли в спине, или в ногах. Второй месяц она работает натурщицей и терпит острые боли, несмотря ни на что.

И в который раз Инга позирует лёжа на советской кушетке и ждёт – не дождётся, пока Ян наконец-то допишет с неё очередную картину из серии: «Строгие черты лица…». И порой кажется, что Инга сроднилась с болотного цвета кушеткой, телом приросла к бархатной ткани, пустила корни в изящную обивку, и совсем позабыла, каково это, лежать на другом боку.

–Ян, что ты рисуешь?– любопытства ради, спросила Инга.

–Картине не рисуют, их пишут.– ответил Ян и между тем водил кистью по масляному холсту.

–Хорошо. Тогда, что ты пишешь?– Инга не переставала осыпать художника вопросами, однако Ян отвечал сухим молчанием.– Ну же! Поговори со мной, иначе я усну. Знал бы ты, каково это, работать натурщицей.

–Знала бы ты, каково это писать картины и платить натурщице за то, что она круглыми сутками дрыхнет на диване.– губы Ян расплылись в улыбке.

–Ты неисправимый грубиян! Тебе нет места, среди женщин. Ты их недостоин.

–А мне женщины ни к чему. Когда в руке моей лежит кисть, а перед глазами на складном мольберте чистый, будто снежная пелена холст, то большего мне и надо. Я по уши влюблён в искусство и ни одна плоть, даже самой изящной девицы на всём белом свете, не способна отбить у меня любовь к холсту.