Хрустальная колыбель

В честь нежданных гостей печь топили так, будто на улице стоял трескучий мороз. Какой-то малец подбрасывал в топку сухие дубовые полешки всякий раз, когда ослабевало гудение в трубе. Эллор Орвин, раздевшись до нательного белья, сидел на лавке, потягивая из большой глиняной кружки кислый варварский напиток, называемый квасом. Юм, которого нежданная встреча с Грумом отвлекла от горьких и сладких воспоминаний, пристроился на плетёном тряпичном коврике — на полу не так чувствовался жар, заполнивший тесную комнату. Ойван спал в пристрое на сеновале — его сморило сразу же, как только он почувствовал, что не надо быть всё время настороже. Пров так и пропал, растворившись в ночи, но почему-то Герант был уверен, что они увидятся, и очень скоро. Его самого постоянно тянуло выйти на порог глотнуть прохладного ночного воздуха, но нельзя было пропустить ни слова из рассказа старосты Вагана, который воспринял появление Святителя здесь, за сотни лиг от Храма, как самый добрый знак со дня основания селища.

— …а лорду-то что… Он со всей дружиной в прибрежном остроге засел и знай себе в тамошней таверне пирует. Ждёт, пока всё само собой пройдёт. А как оно само пройдёт, если он знать ничего не хочет. Ведуны все — кто попрятался, кто сгинул неведомо куда, а кого лорд сам порешил. У нас в селище двое их было, так пришли лордовы люди и говорят, надо, мол, ворожбу рассеять. А те отвечают, дескать, не по нашим силам такие дела править. Так одного, который помоложе, сразу зарубили, а другого с собой уволокли. А что толку, если весь замок ходуном ходит, шевелится, как живой, и по ночам из него красные искры сыплются. Сам я не видел, но есть у нас тут народ любопытный не в меру. И наездники бледные прошлой ночью опять мимо нас проскакали, земли не касаясь — все четверо. Вреда от них никакого — страх один, только и страх этот нам ни к чему. В общем, надумал я было народ в Вольные Селища уводить, а тут Творец нам Святителя послал! Ты уж не подведи, а… Пусть сгинет вся эта пакость с лордом нашим вместе. Вон Орвин пусть лордом будет, он хоть лютовать не станет.

— Ты говори да не заговаривайся! — прервал его эллор, приоткрыв один глаз. — Не твоего ума дело, кому лордом быть.

— И то верно, — немедленно согласился с ним староста. — Нашего ума дело — землю пахать и хлебную подать исправно платить. Да только и лорду не пристало в такой час в остроге запираться. Если нечисть из замка не полезет, так варвары нас всех как курей вырежут, тем более что лорд их озлил. Зачем ему было тех волхвов жечь?! Чем они ему насолили? Мы вот сами себе тесаков наковали, а толку что. Вон тот малец из благородных, — кивнул он на Юма, — один дюжину наших раскидал. И порубил бы, если б Орвин не подоспел. К ратному делу умение надо иметь, а нам куда уж.

— Не прибедняйся, — посоветовал ему Орвин. — Сам-то здоров секирой махать. Научил бы своих.

— А нам учиться некогда. Нам пахать да сеять положено.

Воспользовавшись тем, что в разговоре наступила пауза, Святитель вышел-таки на порог, пока из избы вновь не послышатся голоса. Он посмотрел сначала на небо, густо усеянное звёздами, потом — на чёрный горб недалёкого холма, и вдруг посох начал медленно теплеть в его руке. Четвёрка бледных всадников, лишённых плоти, неспешно пересекала небо, двигаясь со стороны замка Эрлоха-Воителя по прозвищу Незваный.

Глава 9

Чувство долга и бремя долгов — не совсем одно и то же. Первое терзает нас изнутри, а второе — снаружи. От второго можно убежать, первое же всегда таскаешь с собой, и даже в могиле от него не спрячешься. Хартин Самор, придворный трубадур лордов Холм-Итта.

Изречение упомянуто в летописи Холм-Итта в связи с гибелью оруженосца лорда в битве у Каменной дороги, датировано месяцем Опаднем 496 г. от Великого Похода

Сознание возвращалось к ней медленно, складываясь, словно мозаичная картина, из разбросанных ошмётков грёз и воспоминаний, трепета возбуждённой плоти и обжигающей боли. Но это было уже совсем не то сознание, с которым она однажды рассталась. Что-то неуловимо изменилось — как будто она увидела собственное будущее, и от этого застывшие картины кровавой оргии, вечного пира Аспара, одна за другой снова возникали перед её мысленным взором, но теперь они казались грубой мазнёй скверного живописца, страдающего горячкой. Всё, что она увидела, заглянув в недра одного из серебряных шаров, казалось ей теперь жалким, примитивным, безысходным и нелепым, лишённым смысла и величия. Один из Гордых Духов, восставших когда-то против самого Небесного Тирана, мог бы вызвать у неё лишь чувство презрения, смешанного с жалостью, если бы она могла вспомнить, что такое жалость.