Хрустальная медуза

Наверное, они существуют реально. Но какими бы они ни были, они не могут перевесить главного недостатка. Он заключается в том, что наше тело вынуждено совершать все то, что делало когда-то, в то время как дух уже не хочетэтого, это ему не нужно, он стал выше, свободнее, самостоятельнее. Не должно быть такого противоречия между нашим духом и практикой жизни. Думайте об этом! Думайте! И когда настанет момент поворота к новой Первой жизни, к поступательной жизни — встретьте его готовыми, и пусть он не застанет вас врасплох!

Зернов чувствовал, что мог бы сказать еще многое.

Однако, время его истекло. Идти было тяжело, как бывает тяжело идти под водой, сопротивляющейся движениям.

Он возвращался на свое место. Он смотрел на людей.

Однако, на него не смотрел никто. Люди продолжали смотреть на трибуну, на которой он еще только что стоял.

Они смотрели внимательно, словно ждали еще чего-то.

Зернов удивился. Он продолжал идти к своему месту.

А люди все еще глядели туда, вперед. Председатель должен был объявить имя только что выступавшего, имя Зернова; но он молчал. Зернов почувствовал, что страшно устал, что идти становится все труднее. Когда он подошел к своему стулу, у него было ощущение, словно он промаршировал километров тридцать. Он сел. В зале было молчание. Люди смотрели на пустую трибуну. Президиум сидел неподвижно, и люди в нем тоже смотрели fla трибуну, на которой никого не было. Председатель не вставал, словно совершенно забыл о своих обязанностях.

Что случилось? Или его выступление так подействовало на них? Но ведь существует пока еще незыблемый сценарий Времени, и… Одним словом, Зернов ничего не мог понять. Молчание и неподвижность в зале длились еще минуту. Другую, третью. Потом председатель встал. Он объявил, что выступать будет Зернов и предложил подготовиться тому, кто уже выступил перед Зерновым. Потом люди захлопали, и следующий оратор занял место на трибуне. Все пошло своим чередом. Что же, никто даже не заметил этих минут молчания — непонятного, ничем не объяснимого молчания?

И вдруг Зернов понял.

Молчание продожалось эти несколько минут потому, что это было еще его время. Ему еще полагалось говорить.

В тот раз его выступление заняло все отведенные регламентом десять минут. Сейчас — минуты три, четыре. Потом он сошел с трибуны…

…Сошел с трибуны, хотя ему полагалось еще оставаться на ней и говорить.

…Сошел с трибуны и пошел на свое место. И хотя идти было необычайно трудно, он все же смог сойти с трибуны, пройти по залу и сесть на свое место.

Это получилось не намеренно. Просто был убежден, что его время истекло. Ему показалось, что необходимость заставляет его сойти и вернуться на место. А между тем, как оказалось, Время, наоборот, должно было помешать ему. И мешало.

Но он смог?.. Он действительно смог!

Ната говорила, что в одиночку ничего нельзя сделать.

Нужно, чтобы тебя кто-то поддерживал.

Зернов понял, что автор был прав. Владевшее Зерновым чувство не падало в пустоту. Оно сталкивалось с другим, достаточно сильным и направленным. Правда, то была не любовь. Другое чувство, не менее действенное. Автор не ошибся: сегодня эти люди его, пожалуй, ненавидели. За то, что в Первой жизни он был таким, каким был. Но сейчас это помогло ему.

Он внутренне усмехнулся: выходит, полезно — вызывать ненависть к себе? И тут же поправил сам себя: полезно — если ты хочешь меняться к лучшему. Отношение других позволяет тебе понять подлинную меру твоей неприглядности. И действовать соответственно.

Значит, он был прав.

Итак — возможно.

Может быть, уже вообще все возможно? Например — встать и уйти, не дожидаясь трех часов, когда закончится собрание?

Он попытался встать, не особенно, впрочем, веря в успех. И оказался прав в своем неверии: тело ему не повиновалось. На этот раз оно действительно вело себя, как безжизненный макет.

Но это не огорчило Зернова. Главное он теперь знал: это возможно. Просто сейчас люди больше не концентрировали свое внимание на нем, а кроме того, отношение к нему неизбежно должно было сейчас измениться: он сказал ведь именно то, что, наверное, приходило в голову не одному из них. Так или иначе, его больше не ненавидели так остро, как за несколько минут перед тем.

А любить его, разумеется, еще не стали. Так что не было второго чувства — поддерживающего, несущего. Не было — здесь.

Но Зернов знал, где еще сейчас он мог вызвать подобное же отношение к нему. По заслугам.

И хотя до трех часов оставалось еще много времени, а с трех нужно было досидеть еще до половины десятого, до конца рабочего дня, Зернов подумал, что время это промелькнет незаметно.

Потому что он будет думать о своей жене, которую не видел уже несколько часов — такое долгое, неимоверно долгое время. Когда он шел домой, ему казалось, что мир стал уже немного другим, не таким, каким был, когда он шел на службу. Да это и на самом деле было так. Потому что мир, по которому он шел, был уже не просто реальным миром, но таким миром, который Зернов начал переделывать для Наташи. Мир, в котором он перестал приспосабливаться и на который тем самым стал влиять.