Хрустальная медуза

Зернов знал лишь один способ сделать это: если нельзя влиять на окружающий мир, то остается лишь влиять на самого себя, убеждая, что все, что происходит, происходит к лучшему: “все к лучшему в этом лучшем из миров”.

Правда, представляемый таким образом мир не будет целиком совпадать с миром, реально существующим; но разве это важно? В конце концов, все дается нам в ощущениях — в наших собственных ощущениях. Иными словами, мир таков, каким мы его ощущаем. Ну, а своими ощущениями можно научиться управлять должным образом. И таким образом жить в том мире, какой кажется тебе наиболее благоприятным для твоего самоощущения.

Жить в своей модели мира. Это прекрасно. Потому что это не мешает никому другому, а тебя самого, автора и жителя этой модели, целиком мирит с тем, что существует вокруг тебя.

Построить свой мир, — думал Зернов, чувствуя, как проникает в него странное спокойствие — как будто сразу удалось решить все проблемы, прошлые, настоящие и будущие. — И поселить в этом мире всех тех, кто может иметь какое-то отношение к нему… ко мне, иными словами. Как это сделать? Да просто убедить их в том же самом, к чему только что пришел я. Возможно ли это?

Возможно: тот, кто знает, в чем хочет убедить других, всегда имеет преимущества перед теми, у кого нет столь четко обозначенной цели. Ну что же, попробуем! И если удастся — значит, Вторая жизнь действительно станет приятной, беззаботной и безмятежной, и все предстоящие годы и десятилетия будут воистину наградой за все те беспокойства и неудобства, какими была полна та, Первая жизнь, теперь, к счастью, отошедшая безвозвратно.

Теперь Зернов с каждым днем чувствовал себя лучше.

Молодел, как говорится, не по дням, а по часам. И это нравилось ему и заставляло чем дальше, тем с большим удовольствием взирать на Вторую жизнь — теперь, когда основная проблема жизни (полагал Зернов) была им решена, и он старался не омрачать больше состояние своего духа никакими отрицательными переживаниями.

Сейчас это было не трудно. Все, что человек воспринимает и оценивает, он воспринимает через себя и оценивает в зависимости от того, как это “все” относится к нему: положительно или наоборот. Он старался видеть, и видел одно лишь положительное. О таких вещах, как болезнь и смерть, можно было уже думать спокойно, как о пережитом визите к стоматологу. Дышалось легко. Стояла весна, пришедшая, как теперь и полагалось, после лета, и на душе становилось прекрасно от высокого неба и звонкого воздуха — и от того, что было ясно, как надо жить, умело проводя линию между неизбежностью поступков и свободной жизнью духа, обитающего в особом мире и как можно меньше отвлекающегося к событиям реальности, которые так или иначе происходили сами собой и никаких усилий разума или воли от человека не требовали. Поскольку в любом событии есть свое добро и свое зло, надо было воспринимать его лишь со стороны добра — и принимать с радостью.

Свидания с Адой, например. Она должны были происходить, и происходили. Но не в том мире, в каком Зернов жил раньше. А в другом — в том, который он, согласно своей новой теории жизни, создал, для себя, в котором ничто не мешало, не отягощало души, но напротив, могло обеспечить и ему, и Аде максимум счастья, какое вообще можно было извлечь в подобной ситуации.