Хрустальная пробка

Поистине трогательно было видеть этого ребенка, одетого в смирительную рубашку, связанную у ворота и на ногах, охраняемого тысячами людей, который уже находился во власти неумолимого палача, но который все-таки еще надеялся.

Сердца присутствовавших сжались тоской. На глазах появились слезы.

— Бедняга, — пробормотал кто-то.

Прасвилль, тронутый, как все, и вспомнивший Клариссу, повторил про себя:

— Несчастный мальчуган.

Адвокат Жильбера плакал и не уставал повторять всякому, кто был подле:

— Он страдает невинно.

Но час пробил. Приготовления закончились. Процессия двинулась.

Обе группы соединились в коридоре.

Вошери, увидев Жильбера, крикнул:

— Что, малыш, патрон-то нас бросил?

И прибавил фразу, которую никто, кроме Прасвилля, не понял:

— Он, конечно, получше использует хрустальную пробку.

Процессия спустилась по лестницам; у канцелярии остановились, чтобы выполнить необходимые формальности. Шли двором. Ужасное, бесконечное шествие…

И вдруг в открытые настежь ворота мелькнул слабый свет дня, дождь, улица, очертания домов, а вдали рокот голосов на фоне ужасающей тишины.

Двинулись вдоль стен, до угла бульвара.

Прошли еще несколько шагов… Вошери подался назад. Он увидел!

Жильбер плелся, опустив голову, поддерживаемый помощником и священником, который давал ему целовать распятие.

Гильотина была перед ними.

— Нет, нет, — сопротивлялся Жильбер. — Я не убил, я не хочу… не хочу. Помогите. Помогите.

Глас вопиющего в пустыне.

По знаку, данному палачом, Вошери схватили, приподняли и потащили почти бегом.

Тут произошло нечто поразительное: вдруг раздался выстрел из дома напротив.

Помощники остановились.

Ноша стала в их руках сгибаться.

— Что такое? Что с ними? — посыпались вопросы.

— Он ранен.

Кровь появилась на лбу Вошери и стекала на лицо.

Он заговаривался:

— Есть… спасибо, патрон, спасибо… теперь не срежут голову, вот-то спасибо! Ах, шикарно, черт…

— Пусть покончат с ним! Отнести его туда, — произнес кто-то посреди всеобщей сумятицы.

— Да ведь он умер.

— Идите же, пусть заканчивают казнь.

В маленькой кучке чиновников, агентов и судейских смятение было полное. Каждый распоряжался.

— Надо исполнить приговор… Правосудие выше всего… Никто не имеет права отменить… Это трусость… Пусть казнят.

— Но он умер.

— Ничего не значит… Постановления суда должны исполняться.

— Продолжать казнь.

Священник протестовал. Двое агентов и двое охранников стерегли Жильбера. Помощники же опять взялись за труп и несли его к гильотине.

— Да ну же, скорее, — кричал палач хриплым голосом. — Теперь другого. Поспешите…

Он не докончил. Раздался второй выстрел. Он закачался и упал со стоном:

— Ничего… ранено плечо… Продолжайте! Очередь второго…

Но помощники уже разбежались. Вокруг гильотины образовалась пустота. Префект полиции не растерялся: громким голосом скомандовал он своим людям и стал оттеснять к тюрьме судейских чиновников, осужденного, священника.

Тем временем, не думая об опасности, отряд агентов, инспекторов и солдат бросился к маленькому трехэтажному дому старинной постройки, на первом этаже которого помещались две лавочки. После первого же выстрела кто-то заметил на втором этаже человека с еще дымящимся ружьем в руках. В него выстрелили, но не попали, а он, взобравшись на стол, взял на прицел второй раз, выстрелил и скрылся.

Внизу в это время стали ломать дверь, которая скоро поддалась, и бросились к лестнице, но тут же натолкнулись на препятствие. На первом этаже был навален разный хлам, кресла, кровати, настоящие баррикады. Чтобы разобрать их и пробраться вверх, нападающим пришлось потратить целых пять минут. Этого времени оказалось достаточно, чтобы преследование потеряло смысл. Уже будучи на втором этаже, они услышали голос сверху:

— Сюда, друзья! Еще восемнадцать ступеней. Тысячу извинений за причиненное беспокойство.

Живо поднялись они по этим восемнадцати ступенькам. Выше над третьим этажом находился чердак, в который попадали только с помощью приставной лестницы и через окно. Но беглец успел захватить с собой лестницу, а окно захлопнуть.

Неслыханное по дерзости дело это подняло живейшие толки в обществе. Газеты посвящали ему целые номера. Продавцы выкрикивали подробности. Столица интересовалась им.

Но своего апогея волнение достигло в префектуре. Телефонные звонки, депеши, посыльные сменяли друг друга.

В одиннадцать часов утра в кабинете у префекта полиции состоялось заседание в присутствии Прасвилля. Доклад делал начальник охраны.

Дело представлялось в таком виде.

Накануне, около полуночи, кто-то позвонил у дома на бульваре Араго. Привратница, спавшая в помещении первого этажа, позади лавочки, открыла ворота. Неизвестный постучал в ее дверь, сказав, что послан полицией с поручением относительно завтрашней казни. Как только она вышла к нему, он схватил ее, заткнул рот тряпкой и связал.

Через десять минут господин и дама, жившие на первом этаже и возвращавшиеся домой, были схвачены тем же субъектом и заперты в пустые лавки. Жилец из третьего этажа испытал ту же судьбу, только у себя дома, в собственной комнате.