Хрустальная сосна

- Конфеты есть с коньяком, сама же принесла, - сказал я, смягчаясь. - Тебе достаточно. И минералкой запьешь.

- Слушаюсь, - ответила она и глаза ее блеснули, отразив перебегающий огонь гирлянды.

На телеэкране несмешно острили дежурные юмористы.

- Они тебе нравятся? - спросил я, чтобы что-то говорить.

- Терпеть не могу этих жирных пидарастов.

- Так давай что-нибудь другое посмотрим… - я постарался не заметить ее сленг. - "Титаник" хочешь? Я недавно хороший диск купил.

- Не-а, не хочу. Фильм хороший, музыка классная. Но Ди Каприо, этот поросячий ососок, - Женя опять кого-то процитировала. - Меня раздражает. Хотя мама от него тащится.

Я хотел было сказать, что нехорошо применять слово "тащится" к своей матери, но не стал, чувствуя бесполезность воспитательных мер.

- Я лучше хочу послушать, как вы поете и играете, - добавила она.

- Я? Играю? - я невесело усмехнулся, помахав в полумраке правой рукой. - Милая девочка, я давно уже ничего не играю, поскольку играть мне нечем. И не на чем. Гитару выбросил уже не помню сколько лет назад. И вообще все это было давно и неправда…

- Да нет же…Мама говорила, у вас есть кассета с вашими прежними песнями.

"Мама говорила"…- внезапно отметил я. - Выходит, Катя, хотя внешне казалось иначе, тоже ничего не забыла?! Глупости. Не может того быть и не надо.

- Женя, эти песни давно уже не имеют ко мне никакого отношения, - спокойно сказал я. - Это давно прошедшее время. Плюсквамперфект, как говорят немцы. Прошедшее и умершее. Навсегда.

- Нет… Ну пожалуйста, дядя Женя… Мне так хочется послушать… Ну пожалуйста, только для меня - поставьте эту кассету, а?… Она говорила почти умоляюще. Я слушал и не верил, что у пятнадцатилетней здоровой девочки, со всей будущей жизнью впереди, может существовать интерес к старым песням, которые когда-то пел теперь уже немолодой и покалеченный дядька… Но я все-таки встал и нашел среди других тот давным-давно нарезанный диск. Записанный, как вдруг остро подумалось, Славкой в*последний* вечер, когда я мог петь и играть, по иронии оставшийся*единственным* свидетельством моего давнего увлечения… Я вставил его в лоток музыкального центра и выключил телевизор. В комнате сразу стало почти темно. И тут же, ударив по мгновенно обострившемуся обонянию, потек от елки тягучий, тревожащий, сладкий и одновременно обещающий аромат леса. Запах прошлого, запах юности, запах надежд…

На дисплее пробежали номера дорожек, выбираемые в произвольном порядке; тихо щелкнув, началось воспроизведение - и в дрожащей, пробиваемой крошечными елочными огоньками темноте зазвучал голос.

Мой и не мой; знакомый до боли и одновременно чужой:

"Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены,

Тих и печален ручей у*хрустальной* сосны…"

Я давно не запускал этот диск. Послушал немного еще тогда, получив от Славки кассету, потом работал над качеством звучания. И как-то не воспринимал его содержания. Не думал, что это мои песни, мой голос, моя игра. Воспринимал все совершено отвлеченно, без всякой связи с собой и без малейшего волнения. Но сейчас…

Сейчас, в этой комнате, пахнущей елкой, заполненной неверными, перебегающими и гаснущими, словно кусочки умирающих надежд, огнями - и ощущая рядом с собой внезапное тепло неизвестно как приблудившейся девочки, я вдруг осознал, что из динамиков льется не чей-то, а*мой*голос, и гитара звучит тоже не под чьей-то неизвестной, а под*моей*рукой…

Что звуки эти, пережив десятилетия, доносятся из страшного далека, от костра под огромным черным небом. Они все еще живут, долетая от меня, давно ушедшего - сидящего на отполированном бревне и обнимающего гитару здоровыми руками. Наивного и глупого, но тем не менее полностью счастливого. Верящего в будущее и не имевшего даже понятия о том, что случится всего через несколько часов после того, как пропою эти песни…

Женя слушала тихо, как будто ее тут и не было. А я ощутил физически, как нахлынуло, навалилось, задавило меня собственное прошлое - задушило своей огромной черной беспросветной и несчастливой толщей, не давая продохнуть и одновременно заставляя подступать к горлу чему-то похожему на слезы. Чей вкус и само существование я не помнил уже много десятилетий… Я не понимал, что со мною происходит, почему под звуками мертвых песен вдруг трещит и рассыпается тщательно создававшаяся мною железная оболочка, оставляя меня вдруг снова прежним - ранимым, чувствительным и беспомощным… Закрыв глаза, я протянул руку к столику, наощупь взял бутылку, налил полную рюмку водки и опрокинул ее непривычным движением, не ожидая вкуса. И снова откинулся на спинку дивана, еще крепче стиснув глаза, чтоб какая-нибудь коварная слеза не смогла пробиться наружу… И вдруг почувствовал на плече теплую тяжесть, и теплое, ласковое, щекочущее прикосновение душистых волос к своей щеке. И рука моя правая, не способная уже больше ни на что иное, действуя помимо воли, поднялась сама собой и осторожно легла на приникшие ко мне, совсем тоненькие и прозрачные на ощупь девичьи плечи.

- Мама рассказывала, что там в колхозе было очень здорово… - тихо проговорила Женя. - Это правда?