Хрустальная сосна

И поэтому ничуть не испугался и даже не удивился, увидев рядом вторую подушку и разметавшиеся по ней Женины волнистые волосы. Она и спала совершенно по-детски уткнувшись носом, и маленькое круглое плечо ее беспомощно темнело над краем пододеяльника. Я нагнулся и осторожно поправил одеяло. Не просыпаясь, она вздохнула и протянула руку на то место, где еще недавно лежал я.

Я смотрел на нее, но не чувствовал ни сожаления, ни отчаяния, ни даже сумятицы. Только зачем-то попытался вспомнить, когда в последний раз просыпался в этой кровати - огромной двуспальной кровати, купленной еще во времена моей жизни с Викой, да так и оставшейся навсегда без хозяйки…- не один. Это было так давно, что я даже не смог выудить из памяти имя той, что лежала в тот раз на этой, специально вынутой из шкафа второй подушке. А Женя спала тихим, совершенно умиротворенным сном. И туфли ее, маленькие черные туфли на высоких каблуках, трогательно и в то же время уверенно стояли у противоположного края кровати… Накинув халат, я тихо вышел из спальни и притворил за собой дверь.

Голова моя гудела от недостатка сна и чего-то еще.

Я бесшумно включил чайник и сел за стол.

Нет, это просто невозможно, - думал я. - Этого не было. Или было, но не мной.

Но я знал, что стоит лишь тихо пройти по коридору, осторожно - чтоб не щелкнул замок - повернуть никелированную ручку и чуть-чуть приотворить белую дверь спальни, и я снова увижу ее. Девочку-женщину, странным образом вошедшую в меня этой ночью и теперь безмятежно спящую в моей постели.

Это было непостижимо. Было дикостью и чудом одновременно. Но было, было - и я уже не мог куда-то деться от этого. Быть может, я все-таки не приближался к истине, проповедуя столько лет религию полного одиночества?

Я высыпал полную ложку кофе в свою любимую тонкую чашечку Ломоносовского фарфора, плеснул на палец кипятку и подошел к окну. Низкое куталось в многослойную облачность, но где-то далеко в правом нижнем его углу, где тучи, изгибаясь, уходили за горизонт, разливалась красная заря: там было солнце.

Откуда- то пришли строчки из старой, давно забытой, но прошлым вечером спетой мною песни:

"Уже и рассветы проснулись,

Что к жизни тебя возвратят,

Уже изготовлены…"

Нет, конечно; мои рассветы - точнее будет сказать "мой рассвет" - еще не проснулся: из-за двери спальни не доносилось ни звука. Но все-таки…

"Уже изготовлены пули,

Что мимо тебя пролетят…"

Ни с того ни с сего я подумал, что, кажется, стоит перепрятать "браунинг" куда-нибудь подальше и поглубже. Наступал двадцать первый век.

2003 г.

PAN id=title>

Улин Виктор - Хрустальная сосна

*

*Аннотация:*

Рассказ о жизни человека, чью судьбу сломала личная катастрофа, пришедшая на пору перестройки общества

Моему поколению, разбитому на миллион осколков

*_Часть первая_*

1

…Когда в пустых лесах, негромко и случайно, из дальнего окна доносится рояль…

Я поймал себя на том, что бездумно гоняю свежеотточенный карандаш по листу с почти готовыми записями. Рояль в пустых лесах… Помимо воли, моя мысль унеслась куда-то далеко. Я никогда не видел и не слышал ничего подобного, но представил себе какой-то дачный поселок с подступившим к окраине лесом. Старую, даже старинную дачу где-нибудь в уютном Подмосковье, с мелко застекленной пыльной верандой, с рассохшимися балясинами балконных перил над кривоватым крыльцом. И звуки рояля, всплывающие из распахнутого окна, летящие по лесу, отражающиеся от деревьев, смешивающиеся с негромким щебетом птиц… Когда была написана песня - в семидесятые годы, или даже в конце шестидесятых? Сегодня на дворе стоял восемьдесят четвертый. Тому устоявшемуся, сонному и романтическому существованию уже два года как настал конец. И медленно приближался из будущего неясный призрак перемен. Однако прежняя жизнь продолжала катиться по инерции, и практически ничего не изменилось внешне с тех пор, когда Юрий Иосифович Визбор сложил те удачные слова. И пусть в песне говорится о весне, а сейчас разгар лета и лес уже давно не пуст, мысли мои были уже далеко отсюда. В завтрашнем дне, который подарит почти то же самое… Мне так захотелось скорее туда, что уже не осталось сил больше сидеть за своим столом и делать вид, будто работаю…

- Илья Петрович!…

Я вздрогнул от звука собственного голоса: так хрипло и неуверенно прозвучал он среди шелеста бумаг. Прокашлявшись, я высунулся из-за своего кульмана и позвал еще раз:

- Илья Петрович!

Начальник, стучавший клавишами микрокалькулятора, поднял голову. Я напряженно ждал его реакции. Если он ответит "слушаю вас" - значит, находится в хорошем настроении, и мне можно продолжать дальше. А если просто спросит - "что такое?" - то лучше промолчать…

- Да-да, слушаю вас, - начальник посмотрел на меня, поправляя тщательно повязанный галстук. - Слушаю вас, Евгений Александрович! У него была такая манера: звать всех по имени-отчеству. Даже меня, хотя я в свои двадцать четыре года запросто мог быть его сыном. С одной стороны, это иногда льстило. Но чаще настораживало, поскольку от начальника вообще редко приходилось ожидать чего-то хорошего.