Хрустальная сосна

Я не вел с Викой умных разговоров; мы вообще не касались никаких посторонних тем. Отношения наши с самого начала построились на обоюдном стремлении к сексу, в котором оказались идеальными партнерами. Сколь безграмотным в интимной части ни был я, но все-таки сумел быстро запомнить самые любимые ею позы и нюансы движений, доставлявшие ей максимальное удовольствие. Вика же продолжала меня ошеломлять. Обладая невероятным сексуальным опытом и наделенная бурными, ничем не сдерживаемыми фантазиями, она без труда доводила меня почти до обморока. Но тем не менее постоянно совершенствовалась в искусстве, хотя, казалось, давно достигла предела возможностей.

Она виртуозно управлялась со мной не только руками, языком или губами, но практически любой частью своего тела: лаская мою плоть тесно сдвинутыми грудями, обжигая ритмичными и щекочущими прикосновениями своих сосков, зажав ее подмышкой или даже под коленкой. Мы придумывали и испытывали множество различных неизвестных — по крайней мере, для меня! — способов взаимного удовлетворения. Особую остроту доставляла игра без соединения интимными частями. Я тоже кое-чему научился. Опрокинув Вику на спину, я мог подолгу ласкать ее языком. Мне и раньше нравилось играть с манящей и совершенно беззащитной в своей раскрытости женской тайной — но Инна крайне редко позволяла такую вольность. Вика любила подставлять себя моим прикосновениям. Осторожно и тщательно целуя, находя языком вход, я погружался лицом во влажные объятия, и сам чувствовал невыразимое удовольствие, рожденное сознанием обладания Викой — гораздо более полного, нежели при простом половом акте. Она же впадала в исступление; выгибаясь, разводила ноги, стремясь вобрать меня глубже возможного, потом сдвигала, до боли в ушах сдавив мою голову железно напрягшимися бедрами. Она парила в невесомости, испытывала невероятно сладкие муки, и я подстраивался к ее движениям, пытаясь усилить наслаждение. Вика металась, пытаясь достичь вершины и одновременно продлить игру — и наконец, поймав мою горячую плоть, хватала ее губами. Мы двигались синхронно, стремясь скорее довести друг друга до конца. И хотя оставались разъединенными, приходила полная иллюзия сексуального контакта; мы превращались в два огромных половых органа, получающих наслаждение любой своей частью. Обычно Вике удавалось дойти первой; ее тело напрягалось с особой силой, и она что-то извергала, и я жадно пил нечто одурманивающее, обильно льющееся из нее. Раньше я и не предполагал, что женщины выделяют столько жидкости… И обычно тут же чувствовал, как губы Вики сделали свое дело, и она тоже высасывает из меня все до капли. И в этом неестественном взаимном угощении было столько упоения, что хотелось продолжать бесконечно. Или по крайней мере, едва передохнув, начать все снова. И это казалось не извращенным, а вполне естественным.

Нам так понравилось иллюзорное наслаждение, что, занимаясь сексом в обычной позе, я иногда выходил из нее уже почти у точки, и быстро переворачивался, и мы завершали дело другим способом. А иногда и не завершали, а насытившись вкусом друг друга, снова менялись местами, и я опять входил — точнее, влетал — в Вику по-настоящему, чтобы потом опять разъединиться и перевернуться, и один бог мог предугадать, в каком положении нас застигнет вершина… Потом, когда Вика уходила, или вообще на другой день, я вспоминал сексуальные эксперименты со смешанным чувством страха и запоздалого стыда. В мыслях это было ужасным, непристойным и совершенно недопустимым. Как никогда мною не виданные, но тем не менее существующие на свете порнографические фильмы. Я никогда никого не посвящал в свои малочисленные сексуальные победы. Но если бы сейчас вздумал рассказать, или записать кое-что в дневник — который я, хоть неловко в том признаться, вел до десятого класса под давлением мамы, утверждавшей, что любой образованный человек обязан ежедневно записывать самые важные события в особую тетрадку — то… То получилось бы нечто более крутое, чем разрозненные, отпечатанные на машинке безграмотные порнографические записки, которые в мои студенческие годы тайно ходили по рукам. Но стоило увидеть Вику, как ничто уже не казалось постыдным, лишним или непристойным. Потому что абсолютно всему было место в наших безграничных сексуальных отношениях. Они сексом, возведенным в абсолют существования, ставшим самоцелью жизни. Каковым, судя по всему, он уже давно сделался для Вики.

Я чувствовал, что закрываясь в квартире с нею и сбрасывая одежду, освобождаюсь от рамок интеллектуальной цивилизации и превращаюсь в животное. В лучшем смысле этого слова — в организм, не обремененный сознанием, а стремящийся к удовлетворению простейших, самых сильных желаний.