Хрустальная сосна

— «Хорошо», — с внезапным раздражением передразнила она. — Тебе-то хорошо, собачья рожа! Вынул и спустил! А мне весь кайф сломал! Неужто трудно было еще полминуты продержаться?!

— Трудно… — виновато ответил он. — думаешь, я не держался… Как ты меня взяла, да стала сжимать — я тут же едва и не кончил. Я и так старался…

— Генка ты, Генка, козел усатый, — вздохнула Тамара, приходя, очевидно, в себя. — Что ж ты, дурак хренов, всего десять резинок с собой взял? Ты что — в пионерский лагерь за веточками ехал, или как взрослый человек в колхоз?!

Геныч молчал.

— Ну ладно, — смягчилась она. — Ну-ка, дай… Ого, так ты все-таки кончил, или нет?! Он же у тебя и не опал вовсе! Ты, похоже, еще на многое способен. Иди вымой свое хозяйство, как следует. Попробуем еще раз повторить… Может, успею кончить вперед тебя. Иди — мойся на речку. Как следует мой — с мылом и не один раз! Понял?

— А ты?

— А я сейчас за тобой пойду. Вот только воды попью…

Что-то опять загремело и захрустело. В столовую белой тенью скользнула Тамара, принялась шарить над окошком, отыскивая свою кружку на гвозде. В одной лишь накинутой на плечи куртке, болтающая у пояса отвисшими, как пустые мешки, грудями с отвратительными, словно гниль, бесформенными черными сосков, она тяжело дышала и до меня доносился горячий запах самки, только что принимавшей самца. Останется ли к концу этой смены хоть одна девица, которую я не наблюдал в натуральном состоянии? — подумал я. Меня передернуло от отвращения при виде совокупившейся женщины — и одновременно пронзило жгучее желание овладеть ею самому. Войти в нее яростно и наслаждаться ощущением недавнего присутствия другого мужчины… Напившись, Тамара вышла. Жуткие белые ее ягодицы медленно растворились в темноте Я сидел ошеломленный. Оглушительное желание сейчас же, немедленно овладеть женщиной — причем все равно какой! — казалось, схватило изнутри все мои внутренности и жестоко скрутило в том месте, которое принято скрывать от посторонних. Меня бил озноб и волнами плыл жар. Я хотел Тамару, я хотел кого угодно, я хотел и ничего не мог с этим поделать…

Никогда прежде я не испытывал такого наваждения, как этой ночью. Или, может быть, я слишком долго не занимался сексом? Успокаиваясь, я попытался подсчитать время… Выходило, что Инна уехала в экспедицию почти за месяц до моего колхоза, а перед этим мы тоже не помню когда играли в постели: за последний год научная работа и мысли о будущем настолько завладели моей женой, что она охладела практически ко всему остальному…

Тамара смутно стояла перед глазами. И еще я вспомнил кого-то, тихо совокуплявшегося прямо на лугу. Утреннюю Ольгу, спящую умиротворенно со звездами на груди… И ощутил острейшую, никогда прежде не испытанную в жизни тоску.

Я знал, что у меня ничего этого не будет. Ничего — ни быстрого и дикого полового акта на природе посреди уснувшего лагеря, ни мимолетного контакта со случайной понравившейся женщиной, ни даже звезд, нарисованных в порыве страсти губной помадой на первом попавшемся месте… тьфу черт, да что мне эти звезды-то дались! Поднявшись и пройдя к кухне, я зачерпнул воды и стал медленно пить, пытаясь успокоиться.

Чушь это все. Чушь: я женатый человек, у меня нормальная семья, и мне не нужно никаких развлечений на стороне… И не я ли уверенно рассказывал обо этом Кате еще пару дней назад?! Да — я мог рассказывать об этом по дороге с фермы. Разводить отвлеченную философию на мелкой воде. Но сейчас только что видел настоящую женщину, горячую после занятий любовью, превратившуюся в один огромный орган чувств и снова ждущую самца — любого, хоть меня самого… И теория рухнула и рассыпалась…

Я вздохнул. И все-таки обидно, чертовски обидно… Мне исполнилось только двадцать четыре года, но я был устроен так, что сам отсек себе возможные удовольствия в жизни. И по сути дела, не имел ничего скучной семейной жизни, которая практически сошла на нет. Ведь разве нормально, что каждым летом Инна пропадает в своих бесконечных экспедициях? Именно летом, когда ожившая природа требует физических удовольствий… Получилось так, что я сознательно выбрал себе жизнь, практически лишенную естественных радостей. И, возможно, выбор не был верным — если впервые увиденная человеческая самка, вызвала во мне такую бурю желаний… Которых не должно быть у нормального, адекватного человека… Новая жизнь… Надо же.

Но моя жизнь уже твердо определена. И в ней ничего нельзя изменить…

Почему я вдруг подумал об этом сейчас? Бесстыдная ли Тамара тому причиной? Или вчерашний ночной разговор с Лавровым? Пусть не о женщинах, но все равно о смысле жизни, об ошибках и невозможности их исправить.