Он сидел у моста, перед ним стояла чашечка для подаяний. Я увидел, что певец слепой. Но его голос – то, что от него осталось, – был верным. И он не стал тянуться ко мне со своей чашечкой, услышав, что я остановился перед ним, он сидел, как сидят за арфой: чуть склонив голову, прислушиваясь к мелодии, – и пальцы его шевелились, словно перебирая струны. Видно, некогда он певал и в королевских чертогах.
Теперь эта песня известна не менее, чем песня о девице Марии или о короле и сером тюлене, но я услышал ее впервые. Когда певец узнал, кто остановился послушать его, он, казалось, был польщен тем, что я присел рядом с ним и стал расспрашивать его. Помнится, тогда, в первый раз, мы толковали в основном о песнях и еще немного о нем самом.
Я узнал, что в юности он был на Моне, острове друидов, видел Каэр-ин-ар-Вон и поднимался на Снежную гору. На острове друидов он и потерял зрение, но не рассказал мне, как это вышло.
Когда я сказал ему, что водоросли и травы, которые я собирал на берегу, предназначены для лекарств, а не для магии, он улыбнулся и спел песню, которую я слышал от своей матери, сказав, что эта песня будет щитом, а от чего – не сказал, и я не стал спрашивать.
Я положил деньги ему в чашечку – он принял подаяние со спокойным достоинством, но, когда я пообещал найти ему арфу, ничего не ответил и уставился в пространство пустыми глазницами – он не поверил мне. На следующий день я принес ему арфу: отец мой был щедр, и мне даже не понадобилось объяснять, зачем мне нужны деньги. Когда я вложил арфу в старческие руки певца, он заплакал. Потом взял мою руку и поцеловал ее.
После этого я часто встречался с ним до тех пор, пока не оставил Малую Британию. Он много странствовал – от Ирландии до Африки. Он научил меня песням многих стран: Италии, Галлии, белого Севера и более древним песням Востока – странным колеблющимся напевам, что, как он говорил, пришли на Запад вместе с людьми с восточных островов – теми, что возвели стоячие камни. В них говорилось о знаниях, которые были забыты и сохранились лишь в песнях.
Наверно, он и сам считал эти песни всего лишь легендами о древнем волшебстве, сказками, что сложили поэты.
Но чем больше я думал об этом, тем яснее понимал, что в них поется о людях, которые действительно жили на свете, и о трудах, которые были свершены на самом деле, о том, как они возводили эти камни, чтобы отметить пути солнца и луны, и строили обиталища для своих богов и королей-исполинов древности.
Однажды я сказал что-то на этот счет Треморину – он был не только умен, но и добродушен, и обычно у него находилось время для меня, – но Треморин только посмеялся и отмахнулся, и я больше не заговаривал об этом. У механиков Амброзия в те дни и без того было дел по горло, и им некогда было помогать мальчишке делать расчеты, не имевшие никакого отношения к грядущему вторжению. Так что я пока оставил это.
Весной моего восемнадцатого года из Британии наконец пришли вести.
В январе и феврале морские пути были закрыты, и лишь в начале марта, воспользовавшись холодной спокойной погодой, установившейся перед началом весенних штормов, из Британии пришло маленькое торговое суденышко, и Амброзий узнал новости.
Новости будоражили. Буквально через несколько часов на север и на восток помчались гонцы графа. Он созывал союзников – и спешно, ибо вести запоздали.
Наконец-то свершилось. Вортимер открыто порвал со своим отцом и с его саксонской королевой. Несколько вождей бриттов – и среди них люди Запада, – устав умолять верховного короля порвать со своими саксонскими союзниками и защитить от них свой собственный народ, убедили Вортимера взять наконец власть в свои руки и восстали вместе с ним.
Они объявили его королем и подняли его знамя против саксов, которых удалось оттеснить на юг и восток, и им со своими боевыми кораблями пришлось укрыться на острове Танет.