Хрустальный грот. Полые холмы

Теперь, когда я стоял спиной к входу, проникавший свет заливал пещеру, и я смог ясно разглядеть незнакомца. Передо мной стоял старик; основательно поредевшие на макушке волосы свисали на уши безвольными прядями, жесткая седая борода была неровно подстрижена. В мозолистые руки въелась застарелая грязь, но сами эти руки когда-то были тонкими и сильными, с длинными изящными пальцами. Теперь же раздувшиеся подобно червям старческие вены обезобразили их узлами и буграми. Но меня поразило лицо старика: тонкое, с запавшими щеками, оно походило на череп; под высоким челом хмурились кустистые брови, сходившиеся у переносицы над глазами, в которых я не увидел следа прожитых лет. Эти большие, близко посаженные глаза были поразительно ясными и головокружительно серыми. Нос походил на тонкий клюв, а растянувшийся в смехе почти безгубый старческий рот открывал на удивление здоровые зубы.

— Вернись. Тебе нечего бояться.

— Я и не боюсь. — Отпустив ветви, я с показной храбростью вернулся в пещеру и остановился в нескольких шагах от старика. — Чего мне тебя бояться? Ты знаешь, кто я?

С мгновение он молча разглядывал меня, словно размышляя.

— Давай посмотрим. Темные волосы, темные глаза, стан танцовщика и повадки молодого волка… или мне следовало бы сказать «молодого сокола»?

Я опустил руку с кинжалом.

— Так значит, ты меня знаешь?

— Скажем так: я знал, что однажды ты придешь, а сегодня я сразу понял, что в пещере кто-то есть. Что, по-твоему, заставило меня вернуться так рано?

— Откуда ты узнал, что кто-то пришел? Ах да, конечно. Ты видел летучих мышей.

— Возможно.

— Они всегда так поднимаются?

— Только если пришел чужой. Твой кинжал, господин.

Я заткнул кинжал за пояс.

— Никто не называет меня «господин». Я бастард, иными словами, незаконнорожденный. А это значит, что я принадлежу только себе и никому больше. Меня зовут Мерлин, но это тебе, наверное, известно.

— А мое имя — Галапас. Ты голоден?

— Да, — сказал я с некоторым сомнением, вспомнив о черепе и мертвых летучих мышах.

К немалому моему замешательству, он понял. Серые глаза подмигнули.

— Как насчет фруктов и медовой коврижки? И сладкой воды из источника? Что может быть вкуснее, пусть даже и в доме короля?

— В такой час в доме короля не получишь ничего подобного, — честно признался я. — Благодарю тебя, мой господин. Я буду рад отобедать с тобой.

Он улыбнулся:

— Никто не называет меня «господин». Я, как и ты, не принадлежу никому. Иди посиди на солнышке, а я вынесу еду.

Фрукты оказались яблоками, которые с виду и на вкус были точно такими же, как в саду моего деда. Я даже пару раз украдкой взглянул на моего хозяина, чтобы рассмотреть его при свете дня, размышляя, не видел ли я его когда-нибудь на берегу реки или в городе.

— У тебя есть жена? — спросил я. — Кто печет коврижки? Они очень хороши.

— Нет, жены нет. Я же сказал тебе, что никому не принадлежу, в том числе и женщине. Ты еще увидишь, Мерлин, как на протяжении всей твоей жизни мужчины, а заодно и женщины будут стараться окружить тебя «оградой», но ты будешь проскальзывать меж прутьев или гнуть или плавить их по своему желанию, пока однажды, по собственной воле, ты сам не возведешь стены, чтобы уснуть в их тени… А коврижки мне дает жена пастуха: она печет их столько, что хватит и на троих, и достаточно добра, чтобы поделиться со мной из милосердия.

— Выходит, ты отшельник? Святой человек?

— Разве я похож на святого?

— Нет.

Это было правдой. В то время, насколько помню, я боялся только святых отшельников, которые иногда забредали в город, проповедуя и прося милостыню. Эти появлявшиеся всегда поодиночке странные люди с безумным блеском в глазах вели себя надменно и шумно, а смрад от них шел, как от груды потрохов, сваленных у бойни. Порой было трудно определить, какому богу они служат. Кое-кто из них, если верить передававшимся шепотом сплетням, были друидами, которых указы различных королей поставили вне закона, хотя в селеньях Уэльса они без особых помех отправляли свои ритуалы. Другие, таких было немало, поклонялись старым богам — местным божествам, — и поскольку популярность богов менялась в соответствии со временем года, служители их в соответствии с календарем переходили на службу тому богу, который обещал наибольшие пожертвования. Так иногда поступали даже христианские проповедники. Впрочем, настоящих проповедников обычно легко было распознать, потому что они были самым грязными. Римские боги и их жрецы прочно окопались в своих ветшающих храмах, но и они безбедно существовали на пожертвования. Святая церковь проявляла сильное недовольство ситуацией, но поделать ничего не могла.

— Там, возле источника, я видел бога, — рискнул заговорить я.

— Да, это Мирддин. Он одолжил мне свой источник, и свой полый холм, и свое тканное светом небо, а взамен я возношу ему хвалы. Неразумно пренебрегать местными богами, кем бы они ни были. В конечном счете они все едины.

— Если ты не отшельник, кто же ты?

— В данный момент наставник.

— У меня есть домашний учитель. Он родом из Массилии, но на самом деле он бывал даже в Риме. Кого ты учишь?