Хрустальный грот. Полые холмы

Повисло молчание, самое продолжительное в нашем разговоре. Я слышал потрескивание углей в жаровне, где-то залаяла собака. Мне показалось, что Амброзий вот-вот даст волю гневу.

— Мерлин…

Я поднял глаза.

— Откуда у тебя дар предвидения? От твоей матери?

Вопреки моим ожиданиям он мне поверил.

— Да, но мой дар отличается от ее, — горячо заговорил я. — Она видела лишь то, что интересует женщин, все, связанное с любовью. Затем она испугалась данной ей силы и отказалась от своего дара.

— А ты не боишься?

— Я буду мужчиной.

— А мужчина берет силу и власть там, где они достаются. Да. Ты понял то, что видел сегодня ночью?

— Быка? Нет, мой господин, я понял лишь то, что мне открылась какая-то тайна.

— Что ж, однажды ты ее узнаешь, но не сейчас. Слушай.

За окном пронзительно и заливисто, словно протрубили серебряные трубы, пропел петух.

— Вот, твои призраки сейчас растают. Тебе давно пора спать. Ты, похоже, полумертв от усталости. — Амброзий встал. Я соскользнул с табурета, и какое-то мгновение он стоял и смотрел на меня сверху вниз. — Когда я отплыл в Малую Британию, мне было десять лет и меня тошнило всю дорогу от берега до берега.

— Меня тоже.

Амброзий засмеялся.

— Тогда ты, наверное, чувствуешь себя таким же измученным, каким был я. — Он тронул колокольчик. Раб распахнул дверь и отступил в сторону. — Сегодня ты будешь спать в моем покое. Проходи.

Его опочивальня тоже была насквозь римской. Мне предстояло узнать, что в сравнении, скажем, с покоями Утера она была довольно аскетичной, но мальчику, привыкшему к провинциальным нравам маленькой страны, где зачастую многое сработано наспех, эта опочивальня показалась роскошной. Широкая кровать была застелена алыми шерстяными покрывалами и меховым одеялом, на полу лежали овечьи шкуры, а из трех рожков бронзового светильника, выполненных в виде голов дракона и поставленных на высокий треножник высотой в человеческий рост, вырывались языки яркого пламени. Плотные коричневые занавеси защищали от ночного мороза, и в комнате было совершенно тихо.

Когда я шел следом за Амброзием и рабом мимо стражи — у двери замерли двое часовых; они были неподвижны, словно статуи, если не считать внимательного взгляда, лишенного всякого выражения, который переместился с Амброзия на меня, — мне впервые пришло в голову, что он может быть римлянином и в других отношениях.

Но он лишь указал на нишу, скрытую за коричневыми занавесями, где находилась еще одна постель. Я предположил, что там иногда спал раб, чтобы быть под рукой.

Слуга отбросил полог и показал мне одеяла, сложенные поперек тюфяка, и отличные подушки, набитые овечьей шерстью, после чего отошел к Амброзию.

Я снял одолженную мне тунику и аккуратно сложил ее. Одеяла были толстые, из новой шерсти и пахли кедровым деревом. Амброзий тихо говорил с рабом, их голоса казались эхом, идущим из дальнего угла глубокого безмолвного грота. Каким блаженством было вновь оказаться в настоящей постели, лежать в теплоте и сытости, в месте, куда даже не доносился шум моря. И в безопасности.

Мне показалось, что Амброзий пожелал мне доброй ночи, однако я уже погружался в сон и не мог вырваться из его объятий, чтобы ответить. Последнее, что я помню, это лицо раба, неслышно пришедшего погасить светильники.

6

На следующее утро я проснулся поздно. Раздвинутые занавеси впускали свет серого ветреного дня. Постель Амброзия была пуста. За окном я увидел с четырех сторон обнесенный колоннадой внутренний дворик, с садом посередине, в центре которого бил фонтан — как мне показалось, совершенно беззвучно, но затем я рассмотрел, что струи воды обратились в лед.

Под своими босыми ногами я ощущал теплые плитки пола. Потянувшись за белой туникой, которую я сложил на табурете возле кровати, я обнаружил, что кто-то заменил ее новой — зеленой, цвета тисовых листьев, и подходящей мне по размеру. Кроме туники, я нашел еще отличный кожаный пояс, пару новых сандалий взамен старых и даже плащ светло-зеленого, как березовые листья, цвета с медной застежкой. На застежке был рисунок: красный эмалевый дракон, точно такой же, как на перстне-печатке, который я видел ночью на руке Амброзия.

По-моему, тогда я впервые в жизни почувствовал, что выгляжу как принц, и мне показалось странным, что это произошло в то время, когда я считал, что оказался в самом ничтожном положении. Здесь, в Малой Британии, я был никем, не был даже незаконнорожденным принцем, чтобы прикрыться именем королевского бастарда, не имел родственников и совершенно ничего из имущества. Я не говорил ни с кем, кроме Амброзия, а по отношению к нему я был слугой, нахлебником, орудием, какое предстояло использовать; да и жизнь мне оставили только из милости.

Кадал принес мне на завтрак черного хлеба, соты с медом и горсть сушеных фиг. Я поинтересовался, где Амброзий.

— Обучает солдат. Или, вернее будет сказать, наблюдает за учениями. Он бывает там каждый день.

— Как ты думаешь, чего он ждет от меня?