Хрустальный грот. Полые холмы

— Пещеру. Хрустальный грот. Временами мне кажется, что это смерть, а иногда — рожденье, или врата видений, или темные объятья сна… Я не могу сказать наверняка. Но однажды мне все откроется. А до тех пор, полагаю, мне нечего опасаться. В конце я обрету покой в пещере, как ты… — Я вдруг замолк.

— Как я? — быстро спросил он. — Какой конец меня ждет?

— Я хотел сказать: «Как ты доживешь до старости», — улыбнулся я.

— Это ложь, — грубо бросил он. — Я видел твои глаза. Когда у тебя видения, глаза у тебя становятся странными; я заметил это еще раньше. Зрачки расширяются и словно затуманиваются, будто ты видишь сны, — но лицо при этом остается жестким. Нет, это не сон, лицо у тебя становится холодным и жестким, словно хладный металл, и тогда кажется, что ты не замечаешь ничего, что происходит вокруг. Ты начинаешь говорить так, будто ты не человек, а бесплотный голос… Или словно ты улетел куда-то, оставив свое тело, чтобы впустить в него кого-то иного… Словно дуют в рог, чтобы извлечь звук. О, я знаю, я видел это лишь дважды, краткие мгновения, но каждый раз меня пробирала дрожь.

— Я тоже боюсь, Кадал, — сказал я и сбросил свою зеленую тунику на пол. Он подал мне длинную рубаху из серой шерсти, какую я надевал, ложась в постель. Я рассеянно потянулся за ней и присел на край кровати, так и оставив одежду лежать у меня на коленях. Я говорил скорее сам с собой, нежели с Кадалом. — И меня это тоже пугает. Ты прав, именно так я себя и чувствую — пустой оболочкой, в которую входит что-то иное… Я говорю, вижу, думаю о вещах, о которых дотоле не имел ни малейшего представления. Но ты ошибаешься, когда полагаешь, что я ничего не чувствую. Это причиняет мне боль. Думаю, это потому, что не могу управлять тем, что прорицает во мне… Я имею в виду, я еще не научился им управлять. Но я научусь. Это мне тоже известно. Однажды я смогу управлять той частью меня, которая знает и видит, и это и будет настоящей силой. Я смогу отличить в своих прорицаниях интуицию человека от тени бога.

— А когда ты говорил о моем конце, что это было?

Я поднял глаза. Как ни странно, лгать Кадалу оказалось намного труднее, чем Утеру.

— Но я не видел, как ты умрешь, Кадал. Я не видел ничьей смерти, кроме своей собственной. Я сказал не подумав. Я собирался сказать: «Как ты где-нибудь в чужом краю…» — Я улыбнулся. — Я знаю, что для бретонца это хуже ада. Но, полагаю, тебе не избежать такого конца… То есть если ты останешься моим слугой.

Его взгляд просветлел, а губы растянулись в улыбке. Я подумал, что обладаю настоящей силой, если одно мое слово способно испугать такого человека.

— О, можешь не беспокоиться. Я остался бы с тобой, если бы даже он не просил меня. У тебя легкий характер, и за тобой приятно присматривать.

— Неужели? Я полагал, что ты считаешь меня своевольным дурачком и к тому же сплошной морокой.

— Вот видишь. Я бы в жизни не отважился сказать подобное кому-нибудь из твоего сословия, а ты всего лишь смеешься, а ведь ты вдвойне принц.

— Вдвойне принц? Нельзя же в самом деле считать моего деда… — Я запнулся. Меня остановило выражение его лица. Он сказал не подумав и теперь, казалось, хотел вогнать свои слова обратно в рот и проглотить их.

Кадал так и остался молча стоять с испачканной туникой в руке. Я медленно встал, забытая шерстяная рубаха соскользнула на пол. Ему не было нужды говорить. Я знал. И не мог понять, почему это не открылось мне тогда, на покрытом изморозью поле, когда я стоял перед Амброзием, а он рассматривал меня в свете факелов. Он знал уже тогда. А сотни других, должно быть, догадывались. Теперь я припомнил косые взгляды ратников, бормотание командиров, почтение челяди, которое я отнес на счет уважения к указаниям Амброзия, но которое на самом деле оказалось почтением к сыну Амброзия.

В комнате было тихо как в пещере. Пламя жаровни мигало, и ее свет плясал и разбивался в бронзовом зеркале у стены… Я посмотрел в зеркало. В сверкающей бронзе мое обнаженное тело казалось хрупким и призрачным, нереальным созданием света и тьмы, колеблющимся в мерцании огня. Но лицо было ярко озарено. В густых мазках тени и пламени я увидел его лицо таким, каким оно было тогда в его покое, когда он сидел над жаровней в ожидании, пока меня приведут к нему. В ожидании того момента, когда он сможет спросить меня о Ниниане.

И вновь дар Предвидения мне не помог. Люди, наделенные зрением богов, нередко слепы в делах людей.

— Все об этом знают? — спросил я Кадала.

Он кивнул, даже не спросив, что я имею в виду.

— Праздные языки не остановишь. Временами ты очень похож на него.

— Полагаю, и Утер мог догадаться. Раньше он этого не знал?

— Нет. Он уехал еще до того, как пошли слухи. Он взъелся на тебя не из-за этого.

— Рад это слышать, — сухо сказал я. — Из-за чего же тогда? Только потому, что я разозлил его той историей у стоячего камня?

— И это тоже, но были и другие причины.

— Какие же?