Хрустальный грот

Я послушался его и, закутавшись в плащ и натянув поверх него попону, придвинулся ближе к огню, примостив голову на седло вместо подушки. Я скорее дремал, чем спал, и в мою дрему то и дело врывались тихие звуки ночи, такие отчетливые в необъятной тишине огромной равнины: шипел и потрескивал костер, Кадал подкладывал ветки в огонь, лошади мерно пощипывали траву, временами ухала вылетевшая на охоту сова. А затем, незадолго до рассвета, раздался шум, которого я так ждал; ровное гуденье земли у меня под головой, что говорило о приближенье всадников.

Я сел. Кадал поднял затуманенные сном глаза и угрюмо произнес:

— Я бы сказал, у тебя есть еще целый час.

— Ничего. Я выспался. Приложи ухо к земле и скажи мне, что ты слышишь.

Он наклонился, прислушивался примерно пять ударов сердца, а затем вскочил и метнулся к нашим лошадям. В те дни никто не сидел сложа руки, услышав в ночи топот копыт.

— Все в порядке, — остановил его я. — Это Утер. Сколько, по-твоему, с ним человек?

— Двадцать, может, тридцать. Ты уверен?

— Вполне. А теперь оседлай коней и оставайся при них. Я пойду в Хоровод.

Был тот час между ночью и утром, когда воздух неподвижен. Всадники неслись галопом. Казалось, вся замерзшая равнина содрогалась в топоте копыт. Луна зашла. Я ожидал рядом с камнем.

Он оставил отряд чуть в стороне и подъехал в сопровождении лишь одного спутника. Наверное, они меня еще не видели, хотя должны были заметить отблеск костра Кадала, догоравшего в лощине. Ночь была звездной, и отряд ехал без факелов, неплохо ориентируясь в темноте; два всадника быстрым наметом приближались к внешнему кольцу Хоровода, и я было подумал, что они, не останавливаясь, въедут внутрь. Но кони разом стали, под копытами хрустнул утренний ледок, король спешился. Послышался слабый шорох, когда он перебросил поводья своему спутнику.

— Поводи его, — приказал Утер, и его стремительная тень замелькала среди колоссальных теней Хоровода.

— Мерлин?

— Милорд?

— Странное время ты выбрал. Неужели это обязательно надо было проделать среди ночи? — Говорил он бодро и не более любезно, чем обычно. Однако он приехал.

— Ты желал знать, что я здесь совершил, и сегодня та ночь, когда я могу показать тебе. Благодарю, что ты приехал.

— Что ты собираешься мне показать? Видение? Это еще один твой сон? Предупреждаю тебя…

— Нет. Ничего такого, во всяком случае сейчас. Но мне хочется показать тебе то, что можно увидеть только этой ночью. Но для этого, боюсь, нам придется еще немного обождать.

— Долго? Холодно.

— Не слишком, милорд. До рассвета.

Он стоял против меня, по другую сторону короля-камня, и в слабом свете звезд я видел, что он, склонив голову и поглаживая подбородок, рассматривает каменную плиту.

— Говорят, в ту ночь, когда ты впервые стоял у этого камня, у тебя были видения. А потом, в Винчестере, мне рассказали, что он, умирая, разговаривал с тобой, будто ты стоял в изножье его постели в королевской опочивальне. Это правда?

— Да.

Он резко вскинул голову.

— Выходит, ты еще в Килларе знал, что мой брат умирает, и ничего не сказал мне?

— Это было бы бесполезно. Даже знай ты, что он опасно болен, ты все равно не мог бы вернуться раньше. А так ты возвращался со спокойной душой, а в Каэрлеоне, когда он умер, я все сказал тебе.

— Клянусь богами, Мерлин, не тебе судить, о чем стоит говорить, а о чем нет! Ты не король. Ты должен был мне сказать.

— Но и ты не был тогда королем, Утер Пендрагон. Я сделал так, как он просил меня.

Я заметил его быстрое движение, затем он снова взял себя в руки.

— Легко тебе говорить. — Но по его голосу я понял, что он поверил мне и сейчас испытывал трепет и передо мной, и перед этим местом. — И вот теперь, пока мы здесь ждем рассвета и того, что ты собираешься показать мне, думаю, нам стоит объясниться. Ты не можешь служить мне так, как служил моему брату, и ты должен это понять. Мне нет нужды в твоих пророчествах. Мой брат ошибался, когда говорил, что мы рука об руку станем трудиться во благо Британии. И наши звезды противостоят друг другу. Признаю, что там, в Малой Британии, судил о тебе чересчур резко, и позже, в Килларе, тоже. И прошу за это прощенья, но теперь уже слишком поздно. Мы идем разными путями.

— Да. Я знаю.

Я произнес это без какого-либо особого выражения, просто соглашаясь, и был удивлен, когда он мягко, словно про себя, рассмеялся. Его рука легла мне на плечо почти дружески.

— Значит, мы понимаем друг друга. Я не думал, что это окажется так легко. Если бы ты знал, как я устал за эти недели от людей, выпрашивающих помощь, людей, молящих о пощаде, людей, пресмыкающихся ради милостей… И вот единственный человек в королевстве, у кого и впрямь есть право что-либо требовать, решает идти своим путем и не вмешиваться в мои дела!

— Почему бы и нет? Наши пути еще пересекутся, но не сейчас. И тогда нам придется трудиться рука об руку, хотим мы того или нет.