Хрустальный ключ, или Жили-были мы

– Удивительно, – вздохнула бабушка. – Я теперь смутно вспоминаю, что был у меня брат Стёпка, который пропал, когда я была ещё совсем маленькая. В семье считалось, что утонул. Но в городе шептались, что убежал из дому от гнева отцовского. Да-да, что-то такое вспоминаю, и кукольный театр…

Тут она замолкла. Ей показалась, что в памяти всплывает и звездочёт, и незнакомый рыжий мальчишка, невесть как появившийся в их доме… Но когда она подумала, что это был её внук, и был он тогда раза в два её старше, голова пошла кругом.

Её мысли перебил Тёмин голос:

– Бабушка, а где колечко?

Бабушка молчала. Тёма нетерпеливо продолжил:

– Такое, серебряное, вроде как две птичьи лапки…

– Да-да, изумруд держат. Пропало, а вот когда – не упомню. Ведь сколько чего было! Война, потом революции, потом война, потом ещё одна война… Ну ладно! – сказала бабушка другим тоном. – Главное, что ключ на месте, ты цел и молодец, и назад вовремя успел.

Она хотела ещё что-то добавить, но во дворе загорелся фонарь, и послышался звук машины – вернулись родители с Машей.

Всё ещё хмурый папа, не здороваясь с Тёмой, первым делом прошёл к чулану. Бабушка на портрете замерла с тем же выражением, с которым много лет назад позировала фотографу. Папа открыл дверь, зажёг свет. Бабушка за его спиной заулыбалась, потирая руки в предвкушении. Папа громко ахнул. Чулан был совершенно преображён Тёмой. Связанные, с распорками, вдоль стены расставлены были лыжи. На полках стояло то, что должно было стоять. На крючках висело то, что должно было висеть. На отдельной вешалке был костюм звездочёта, бережно расправленный, и старинная островерхая шапочка, отороченная мехом. Сундук, протёртый от пыли, сверкал латунными углами. Папа развёл руками и вопросительно посмотрел на бабушку. Но та была совершенно поглощена вязанием.

Громко вскрикнула мама на кухне. Папа бросился туда. Мама сидела в углу на тыкве. Оказалась она там от изумления – кухня также была старательно прибрана. На плите дымилась большая кастрюля супа и стояла сковородка с жареной картошкой.

Мама зачерпнула ложкой суп, попробовала. Лицо её перекосилось, но папа, не дав ей ничего сказать, громко объявил:

– Чрезвычайно вкусно! Мне ещё не приходилось есть суп такого отличного качества!..

Тёма, сидя в своей комнате, слышал папины слова и про суп, и про то, что картошка получилась «оптимальной» – и не сырой, и не пережаренной. И что Тёма у них, в сущности, как папа и предполагал, очень неплохой мальчик.

Ему, наверное, следовало бы радоваться, но мысли его заняты были другим. Только сейчас он по-настоящему начал понимать, что его новый друг Стёпка, с которым за один день было пережито столько, что хватило бы, наверное, на целую жизнь, этот Стёпка навсегда остался в немыслимо далёком прошлом, и они никогда больше не увидятся.

Глава тридцать седьмая

Как всегда, утром в своей кроватке спала девочка Маша. Голова её лежала на большой книжке, которую Маша, видимо, читала на ночь да так и уснула, заложив пальцем страницу.

Каминные часы в гостиной пробили пять раз, потом заиграли мелодию менуэта. Маша открыла глаза, села в своей кроватке, прислушалась.

В спальне родителей в это время папа привычно тихо-тихо одевался, чтобы идти на работу. Мама ещё спала. Папа замер и тоже к чему-то прислушался.

Войдя на кухню, он очень удивился, увидев накрытый на двоих завтрак и одетого и умытого Тёму. А потом удивились уже они оба, когда на пороге кухни появилась одетая и умытая Маша:

– Почему это вы без меня куда-то собрались, я, что ли, наказанная?

– Мне папа разрешил к нему на работу пойти, – объяснил Тёма.

– Пусть тогда и мне разрешит, – объявила Маша, подтаскивая к столу третий стул.

Маму решили не будить и отправились втроём. Папа восстанавливал храм – тот самый, на другом берегу, что виден был из окон их дома. Шли вдоль реки. Первым гордо переваливался павлин. Обычно со двора его не выпускали, а сегодня Тёма не то что не шуганул его от калитки, а даже вежливо пропустил вперёд. Павлин мёл своим драгоценным хвостом тротуар, гордо озираясь по сторонам. К сожалению, никто не оценил его появления – утренние улицы были пустынны.

Тёма, как Стёпка Маруську, посадил Машу себе на плечи и рассказывал, каким был их город сто лет назад.

– Вот здесь была кондитерская мадам Ящикофф, венский какао с марципанами. А этих домов здесь вообще не стояло, речка была видна. Вместо площади – здание для собраний с колоннами… Кстати, павлины уже были.

Павлин презрительно посмотрел на Тёму и отвернулся. Эта пантомима должна была означать: «А что, для кого-то это новость?»

– Только не такие облезлые, как ты, – ответил ему Тёма. – Набережной не было, трава до самой воды, вот там мостки, с которых бельё стирали. И асфальта не было, булыжник.

– Я бы сказал – брусчатка, – поправил папа.

– Нет, брусчатка, наверное, позже появилась. А тогда был булыжник. Такой грохот стоял, когда по нему телеги ездили, кареты всякие…

– Когда «тогда»? – удивился папа. – Откуда ты черпаешь такие сведения?

– Из интернета, – уклончиво ответил Тёма.