Хтон

Атон дико рванулся. Заорал. Взрыв невыносимой боли в горле, невольный и бесполезный рывок из удерживающих его рук, вопящий мрак над миром.

После легкого прикосновения стальных пальцев к скрытому нервному центру, мир вернулся к нему на удивление нереальный. Голос мягко спросил:

— Детка задумал поиграть?

Старшой отпустил его, оставаясь настороже.

— Скажи Гранатке, что мы дрались из-за нее, и ты победил, — посоветовал он. — Не хочу, чтобы ты выглядел потрепанным, космогард все-таки. — Старшой продолжал настаивать на своем.

Так они разыграли втроем сцену жертвоприношения Гранатой:

Старшой ждал с обмотанным веревкой кулаком, зная, что любовные звуки поддельны, хотя его сострадание охотно сделало бы их истинными;

Атон смутно обнаруживал, что познание смерти порождает мелодию, а мелодия — удивительно реальную страсть;

Гранатка принимала добровольную смерть как единственный способ вызвать эту страсть и, вероятно, на какой-то миг подлинную любовь и преодолеть свои невзгоды.

А белый бурун ждал…

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. ХТОН

§ 403

ШЕСТНАДЦАТЬ

Атон медленно приходил в себя. Календарь на противоположной стене комнаты был открыт на Втором Месяце, § 403 — почти через год после запавшего в память ужаса. Он поцеловал миньонетку, и… почти год!

«Где я был? Что делал в этот промежуток?»

Он огляделся. Первым предметом в уютной комнате, привлекшим его внимание, было деревянное кресло с твердой спинкой: мощное кресло Аврелия, охранявшее выход. Напротив стоял плюшевый диван, тоже слишком знакомый — диван, который он всегда воспринимал как материнский. Над ним по-прежнему висел портрет дочери Десятого в раме, не вызывавший ныне никакой вины. Рядом с ним…

Рядом с ним висела паутинная картина художника-ксеста: мать и сын.

Атон выкинул из головы комнату и стал рассматривать себя. На нем была светлая рубаха, чистый комбинезон и мягкие сапоги хвеевода: тот, кто его одевал, знал как. Мог ли он при подобной амнезии одеться так сам?

В соседней комнате кто-то находился. Аврелий? Нет, он умер, так же как умерла лесная нимфа, как умерли все, кто заботился о нем. Кто занимал дом пятого? Поступь была легкой, знакомой.

— Тема раковины? — воскликнул он, внезапно обрадовавшись, очень обрадовавшись. Он думал, что она тоже мертва, если она вообще существовала вне его грез. Он убил ее — но это была символическая казнь, отречение от второй любви, а теперь символика исчезла.

Она вошла в комнату: волосы были длиннее, чем в воспоминаниях четырехлетней давности, и отсвечивали серебром на фоне зеленой хвеи в полуденном солнечном свете. Изящные черты лица тверды, на запястье — ничего.

На Идиллии не существовало физической смерти, и они оба знали об этом. Однако он столкнул ее с горы в момент восторга. Она не была телепаткой и не могла знать, что его поступок означал отречение не от нее, а от миньонетки. Для Кокены это был его второй отказ… но трепещущая хвея, которую она по прежнему носила, показывала, что ее любовь к нему не ослабевает.

Быть достойным такой женщина…

— Дочь Четвертого, — сказал он, — я люблю тебя.

Она подняла глаза:

— Атон?

Он с трудом встал. В своем теле он почувствовал силу — значит, он не провел весь год в постели.

— Кокена, ты меня не узнаешь?

Она внимательно на него посмотрела.

— Атон, — повторила она, наконец, улыбнувшись.

Он шагнул к ней. Она отступила.

— Пожалуйста, не дотрагивайся до меня, Атон.

— Кокена, почему?

Она стояла за широким креслом Аврелия.

— Все может быть не таким, каким ты это помнишь, Атон.

Он вернулся к своему стулу и сел.

— Разве мои мечты ошибались, милая ракушка? Ведь на Идиллии никто не умирает?

— Нет, Атон, нет — не то. Но тебя… не было… долгое время. Я должна быть уверена.

— В чем уверена? — спросил он. — Миньонетка мертва, а я люблю тебя. Я любил тебя с самого начала, но пока я не победил миньонетку…

— Атон, позволь мне, пожалуйста, сказать. Тебе будет тяжело, а времени не так много.

Ее рассудочность изумила его.

— Кокена!

Она не обратила внимания на его восклицание и заговорила чуть быстрее, чем раньше, словно читая лекцию.

— Я ходила в лес до того, как ты освободился из Хтона, и говорила с миньонеткой, говорила со Злобой. Я показала ей хвею, которую носила, а она взяла ее и показала, что любит тебя так же, как и я.

— Она любила по-своему, — сказал Атон.

— Она была прелестна. Я улавливала ваше семейное сходство. Она рассказала о тебе все, что мне следовало знать, и я смогла позаботиться о тебе во время твоего выздоровления. Она предупредила меня, что из Хтона явится некий злодей и что я должна защитить тебя от него. Она сказала… она сказала, что вскоре уйдет, и оставила мне песню.

— Песню!

— Она хотела, чтобы ты был счастлив, Атон, но видела, что кровь миньона разрушает тебя, а злодей из Хтона ждет, что от тебя останется. Она подарила тебя мне, Атон, ты не победил эту великолепную женщину!

Мысль об этом ужаснула его.

— Все это… случилось до того, как я бежал из Хтона?

— Мы любили тебя, Атон.

— Злоба знала, что она умрет?