Мир вовсе не жесток, если знаешь, как с ним подружиться, и становиться для этого хтонью совсем необязательно. А великое будущее — это не всегда отличная учеба, стремительная карьера и бизнес.
Только как это донести?
Когда заказчик, наплакавшись, убегает в ванную, Лютый снова включает чайник. Жаль, нет какого-нибудь чая с ромашкой или чабрецом, только чистый черный. Но ладно, справится и так: кто тут главный, кто за атмосферу отвечает? Неужели чай?
Заказчик дрожащей тенью возвращается на место, прячет опухшие глаза.
— Извините, что я…
Лютый с улыбкой подносит палец к губам:
— Тсс, дай чаю завариться, потом поговорим, — и мысленно окутывает этого сгорбившегося паренька мягким теплом, будто флисовым пледом. Разве ромашка и чабрец так смогут?
Получив кружку с чаем, заказчик поднимает голову и, кажется, хочет продолжить извиняться, но Лютый снова не дает.
— У меня есть друг. Он хтонь-полукровка, то есть изначально слабее, чем я. Но он такой крутой, столько всего может, в том числе по хтонической части! — Отпив чаю, Лютый поясняет: — Это я к чему. Ты сам себе ставишь ограничения. Я слабый человек, а мир такой жестокий, интересной жизни у меня не будет, чего теперь пытаться? А ты пытайся! Начни писать или рисовать. Познакомься с новыми людьми. Гуляй по городу и разговаривай с граффити, в конце концов.
— Я не смогу, — заказчик вцепляется в кружку, и коконом паутины сжимают его темные нити сомнений и страха. — Я же… обычный. Серый.
— Да все необычные себя обычными считают, просто со стороны не видят. Ты внутри так светишься, у-у-у! Только свет не выпускаешь.
Дернув плечами, заказчик утыкается в кружку, но все-таки нерешительно улыбается, и нити, посветлев, ослабляют хватку. Вот и молодец.
И чтобы окончательно развеять сомнения, Лютый прибавляет:
— А мой друг, кстати, тоже боится. Боится упасть с лестницы и сломать ногу. Боится, что с близкими что-то случится. Боится, что однажды расхочет у нас работать, а куда дальше идти, не поймет. Хтоническая сущность — не лекарство от страха.
— Жалко, — вздыхает заказчик, но паутина не затягивается сильнее — расплетается: не так уж искренне он жалеет.
— А мне-то как жалко! — смеется Лютый. — У тебя хоть надежда была, а я с детства всю правду знал. Но ничего не поделаешь, надо справляться самому.
Они сидят не меньше часа. Лютый рассказывает рабочие истории: за год их целая куча набралась. А заказчик вспоминает о родителях, которые требовали быть лучшим во всем, о том, как нелегко давалась учеба в школе и еще сложнее — в университете и как на работе рано или поздно ошибался и уходил сам, пока не успели уволить.
— А сейчас ты где работаешь?
— Я… так, курьерю немного и в офисе бумажки разбираю. Да и деньги остались, я откладывал.
— О другой работе не думал?
— Думал, но… Не знаю. Решу потом.
Уже в прихожей, застегивая пальто, Лютый спохватывается:
— Неловко вышло: я имени не спросил, перешел на «ты»…
— Я ж говорил: я Серый, — улыбается заказчик. — Сережа. Сергей. — И прибавляет тише, глядя исподлобья: — Ты очень вовремя на «ты» перешел. Очень правильно.
— Ты тоже научишься быть правильным и своевременным, — обещает Лютый. И, на мгновение прикусив язык, предлагает: — А если захочешь, приходи к нам работать. По заказам, конечно, хтони ездят, но и другие вакансии есть.
— Я подумаю, — кивает Сережа. — Сначала разберусь со страхом и придумаю что-нибудь интересное, а потом, может, и к вам.
Лютый показывает большой палец:
— Вот это настрой! — и, махнув на прощание, уходит.
На улице прохладно, а ведь неделю назад такое солнце светило! Ох уж этот непредсказуемый сентябрь. Лютый прячет руки в карманы и, шагая к метро, пытается представить: а что бы видел на его месте человек?
Не мог бы касаться хтонической стороной — это понятно; значит, не замечал бы чужих эмоций: иголок настороженности, искр любопытства, мягкого свечения веры в чудо? А как же тени, шныряющие вдоль домов? А существа разной степени проявленности, которые то наблюдают из арок, то подбегают и утыкаются носом в ладонь?
Неужели Сережа был прав: даже книги Лютый читает иначе, не так, как люди? Неужели человеческая жизнь и правда скучна?
«Какой бред! — Лютый трясет головой. — Город у нас один, песни и фильмы — тоже, и рисуем мы на одинаковой бумаге одними и теми же карандашами. Только кто-то не боится проводить линию за линией, а кто-то заранее уверен в провале и даже не притрагивается к карандашам».
Дело тут далеко не в природе. Страх у людей и у хтоней тоже один на двоих, а что с ним делать: рассечь огненным мечом или позволить себя проглотить — каждый выбирает сам.
Главное — помнить: человеку хтонью при всем желании не стать. И разве это так уж плохо?
Под кроватью
Мама говорит, что под кроватью никого нет. Но как же нет, когда есть! Возится по ночам, пыхтит, когтями скребет. Днем, правда, тихо и пусто: Мила однажды проверила, вооружившись папиным фонариком, тяжеленным и металлически холодным, — но с темнотой монстр возвращается. И съеживается внизу живота колючий страх: вдруг, пока заснуть пытаешься, выберутся и съедят?