Хуан Дьявол (ЛП)

– Хозяйка плакала, когда отдавала это письмо, капитан, – заметил Колибри. – Обняла и поцеловала много раз, хорошо говорила о вас, капитан. Говорила, что вы хороший и великодушный.

– Хороший и великодушный, а? Чудесно! – издевался Хуан. – Даже Святая Моника может крайне раздражать великодушных и хороших. Она дала его и сказала передать в море, когда мы будем уже далеко, да?

– Сказала, когда будете одни, не имеет значения, где. Но вы бы дочитали, капитан.

– Зачем? Я прекрасно знаю, о чем оно, от начала до конца… Прости, если вчера не смогла говорить спокойно, как хотела, и не сказала, насколько благодарна тебе… Благодарность! Какое отзывчивое слово! Прощай, Хуан… Будь счастлив, как я желаю тебе… Пусть на других землях ты встретишь счастье, которое заслуживаешь, и пусть тень грусти, которая есть в твоей жизни, полностью уничтожится, потому что скоро разорвутся соединяющие нас нити. Я никогда не забуду доброту, я в долгу перед тобой, прошу тебя забыть меня навсегда, не трудись сочувствовать… Какие красивые слова, чтобы избавить меня от удовольствия!

С побагровевшим лицом и мутными глазами он подошел к дверям забегаловки, сжав в кулаке письмо, холодная вежливость которого жгла и мучила наихудшим оскорблением. У моря, над водами залива, слабо выглядывал розоватый блеск. Рассвет. Взволнованный Колибри последовал за ним, пухлые губы приоткрылись, и он спросил:

– Капитан, что вы делаете?

– Ничего! Оставь меня! Проваливай! Уходи! Подожди! Что это слышится?

– О! Колокола монастыря. Уже утро, говорят, в церкви монастыря, встают рано. Еще ночь, капитан.

– Предрассветная месса. Для самых благочестивых, верующих. Непременно ее слушает Святая Моника. Там и увидим ее!

Действительно, была первая месса дня в церкви Монастыря Рабынь Воплощенного Слова. Открыли боковую дверь, сверкали в алтаре белые одежды, и, как в каждый рассвет, пришло немного верующих: старые набожные женщины, люди в строгом трауре, кто-то, кто выполнял обет. Часть церкви, предназначенная для публики, была почти пустой; присоединенная часовня, где находились монахини, отделялась от прихожан решеткой. Шли в мягком движении в белых одеждах послушницы, в черных – давшие обет. За ними шла женщина. Она была одета в черное, не в одежды монахини, просторная вуаль окутывала голову, почти закрыв красивое лицо янтарного цвета. Это Моника. Издали Хуан узнал ее и смелым шагом направился к решетке. Не нужно было говорить и создавать малейший шум. Моника быстро повернула голову, словно огненный взгляд был осязаем.

– Мне немедленно нужно поговорить с тобой, – заявил Хуан тихим, но решительным голосом. – Ты выйдешь или я войду?

– Хуан! Ты сошел с ума? – Моника затрепетала. Стоявшие рядом послушницы удивились, повернули головы, и Моника, казалось, решилась. Она прошла через маленькую дверь на пружинах, которая давала доступ к ограде; не глядя на Хуана, подошла к портику церкви. – Полагаю, ты потерял рассудок.

– Думаешь? Учитывая, кто ты, а кто я, ты должна думать, что только сумасшедший может требовать твоего присутствия так, как это сделал я. Но нет, я не спятил. В моем мире эти права берутся. И я имею право заставить смотреть и слушать, потому что узы брака, так элегантно расписанные в твоем письме, еще не расторгнуты, я еще имею право звать тебя, а ты должна приходить, хотя и не хочешь. Но не беспокойся, не делай испуганное лицо.

– Я не боюсь. Тебе отдали письмо в неудачную минуту, правда? Ты возвратился из шумного веселья. Игры, выпивка, возможно в объятиях какой-нибудь развратницы.

– О чем ты говоришь? – в порыве гнева возразил Хуан.

– Только так будет понятна твоя манера входить сюда. Я знаю, что я твоя жена, и еще не расторгнуты узы брака. Но даже эта связь не дает тебе право приближаться ко мне так. Я имею несчастье быть твоей женой, но ты не можешь разговаривать со мной так, как с кем-попало.

Моника де Мольнар встала, подняла голову, убирая вуаль, открывая красивое лицо, такое достойное, горестно спокойное, что Хуан отступил, сдерживая порыв разочарования от письма, которое распаляло его, чья холодная любезность обжигала худшим оскорблением. Словно из другого мира до них доходила музыка органа, шепот молитвы, запах ладана на литургии. И глаза Хуана засверкали, разжигаемые пламенем алкоголя, и он словно обезумел:

– Я ненавижу лицемерную вежливость. Ненавижу ненужные объяснения. Ты написала, чтобы подчеркнуть то, что не нужно говорить два раза, что подтолкнуло твое поведение на нашей встрече. Тебе было страшно, что я этого не понял, да?