Хуан-Тигр

Последний аккорд

Какой-нибудь любознательный и требовательный читатель может заметить, что в нашем повествовании осталась некая пустота, ничем не заполненная лакуна. Какие события произошли между попыткой самоубийства Хуана-Тигра и родами Эрминии? «Так что же тогда случилось?» – спросит себя этот требовательный и любознательный читатель. Нет, в течение тех месяцев не случилось ничего – ничего существенного с точки зрения внешней истории. Те месяцы были временем отдыха, когда взбудораженные души мало-помалу успокаивались, понемногу приходя в себя. Душа, исполнив какое-либо деяние, целиком поглощающее ее силы, жаждет, по закону равновесия, обрести наконец покой; подчиняясь кроме того и требованиям совести, она стремится вернуть себе изначально присущие ей божественные свойства – чистоту, прозрачность, умиротворенность… Только теперь она уже озарена новым, бесконечно ярким светом – светом перенесенных страданий. Внешняя, состоящая из драматических эпизодов история всегда соседствует с историей внутренней, которая, в свою очередь, аккумулирует и генерирует чувства и мысли, в конце концов становящиеся нормой поведения. Страсти угасают, испаряются, очищаются и переходят – посредством душевной алхимии – в новое качество, становясь уже прозрачно-чистыми и не подверженными изменениям мыслями. Однако мысли не могут обрести такую прозрачность и такую цельность, если их не выразят, не воплотят в исповедальном слове. Исповедь – это не что иное, как освобождение Персонажи трагикомедии «Хуан-Тигр. Лекарь своей чести» должны были пройти и через этот этап – этап освобождения от страстей, этап размышлений о самих себе. В течение времени, о котором ничего не сообщалось прежде, пока мы излагали внешнюю историю, сказано было немало, но ничего (или почти ничего) не произошло. Наши герои, стремясь к самовыражению, упрямо пытались выразить свою сущность, находили огромное удовольствие в этих бесконечных умиротворяющих разговорах. На сей раз эти споры служили не для того, чтобы материализовать сталкивающиеся, противоборствующие страсти, но для того, чтобы обнаружить противоположные мнения. Обычного читателя, которого интересует лишь сюжет, подробное изложение этих бесед могло бы только утомить, показаться излишним. Но, заботясь об интересах любознательного и требовательного читателя (читателя, которому прежде всего интересна именно внутренняя история), мы воспроизводим самое существенное и самое характерное из этих разговоров. И пусть это прозвучит последним аккордом, звучащим даже тогда, когда само музыкальное произведение уже исполнено.

После возвращения домой Эрминия, пережив попытку самоубийства Хуана-Тигра, проболела не более восьми дней и поправилась, хотя время от времени ее все еще мучили боли в животе, что, впрочем, в ее положении было естественно. А Хуан-Тигр восстановил потерянную кровь менее чем за месяц – и все благодаря тому, что с утра до вечера он поглощал гемоглобин (в виде яичных желтков, ломтей ветчины и белого вина из Руэды, выпиваемого в огромном количестве). Вернувшись к своему прилавку, Хуан-Тигр снова стал просиживать там целыми днями. С гордо запрокинутой, как у быка, головой, он словно бросал вызов молве и анонимному злоречию. Малыши и мальчишки больше его уже не дразнили, догадываясь, что теперь это как никогда опасно. Эрминия, сидя дома, начала готовить изысканное детское приданое для будущего наследника. Донья Марикита частенько захаживала к ней в гости – поболтать с внучкой. Старуха никак не могла примириться с тем, что ей не довелось исполнить даже эпизодической роли в счастливой развязке той любовной драмы, героями которой были Хуан-Тигр и Эрминия.

– В конце концов все обошлось благополучно, – говаривала донья Марикита, сглатывая густые сладкие слюни от растворившейся во рту карамельки. – Дело не кончилось скандалом и душегубством только потому, что так было угодно Богу. Ну а если бы еще и я была здесь, то, с моей легкой рукой, с моим даром предотвращать несчастья, я не допустила бы, чтобы твой муж схватился за нож, и тогда все окончилось бы куда благополучней.

– Меня волнует только одно, – отзывалась Эрминия, – как мне кроить ползунки. Кто у меня родится – мальчик или девочка? От этого зависит покрой ползунков.

– Я просто диву даюсь, как это в мое отсутствие дело обошлось здесь без всяких ужасов. Но ведь я же не могла прийти, потому, что была на похоронах этого бедняги Гинсерато. Упокой, Господи, его душу! Каким же он был простачком! правда, он был немного невежлив с дамами, но когда рядом с мужчиной нет женщины, то это всегда сказывается и на его манерах, и на его здоровье. Какой же он был тощенький – кожа да кости! А все оттого, что плохо питался – от этого и умер. Я уверена, что женщина сделала бы из дона Синсерато совсем другого человека!

– Бабушка, да что вы такое говорите! Ведь он же был священником!