Имя Артура Лурье (1891–1966) – русского композитора и музыкального писателя – до сих пор мало известно в России[1224]
. Оно упоминается в отечественной и мировой литературе, главным образом, «в примечаниях» к биографиям великих современников, с которыми Лурье связывало общение и сотрудничество, – Анны Ахматовой, Александра Блока, Анатолия Луначарского, Игоря Стравинского, Сергея Кусевицкого, Александра Гречанинова, Николая Бердяева, Вячеслава Иванова, Ферруччо Бузони, Филиппе Маринетти и др. Действительно, его личность и творчество особенно интересны в контексте художественной и духовной жизни его времени, в соприкосновении с творчеством великих современников. Воспоминания и дневники Лурье воспринимаются как яркий (порой пронзительный) документ эпохи. Вместе с тем неверно было бы думать, что он являлся лишь наблюдателем, спутником, подражателем, «тенью»[1225] (Н. Набоков) великих. Лурье-литератор был ценим Стравинским, Кусевицким и получал от них заказы на статьи и книги[1226]. Однако Лурье-композитор (он ощущал себя композитором, вписывая именно это слово в графу «профессия» в паспортах и прочих документах) не был оценен при жизни по достоинству. Его музыку – две симфонии, оперу-балет «Пир во время чумы» и оперу «Арап Петра Великого», несколько значительных хоровых сочинений на духовные латинские тексты, Concerto da camera для скрипки и струнного оркестра, камерные вокальные и инструментальные произведения – исполняли редко, а к концу жизни вообще почти не исполняли. И отзывы о ней намеком или прямо выказывали подозрение в несамостоятельности, «графоманстве», надуманности. Приведем в качестве примера цитату из неопубликованного письма совладельца издательства Шотт в Майнце Вилли Штрекера Стравинскому (19 мая 1932 года): «[Лурье] кажется мне аскетическим монахом в рясе (пошитой по покрою Стравинского), человеческая индивидуальность которого идет позади его интеллекта»[1227]. Особая утонченная красота музыки Лурье стала осознаваться лишь в последнее время, в том числе благодаря усилиям Гидона Кремера.Жизненный путь Артура Лурье оказался крупным планом поделен между четырьмя городами: первое десятилетие XX века – Одесса, с 1909 – Петербург, с середины 1920-х годов – Париж и с 1941 года – Нью-Йорк. Последние годы жизни Лурье провел близ Нью-Йорка в небольшом городке Принстоне, найдя приют в доме своих друзей Жака и Раисы Маритен[1228]
. Здесь он умер в возрасте 75 лет.Самыми драматическими моментами его биографии, по-видимому, оказались «стыки» между названными периодами: эмиграция из России во Францию и позже – в Америку. Артур Лурье был крупным чиновником в революционном правительстве Советской России: с 1918 по январь 1921 года он возглавлял Музыкальный отдел Наркомпроса[1229]
. Этим, – как замечал впоследствии сам композитор со смешанным чувством гордости, горечи и иронии, – он на всю жизнь создал себе славу «большевика и комиссара»[1230]. 17 августа 1922 года Лурье уехал в командировку в Берлин для работы в «Интернациональной гильдии композиторов»[1231]. Эта командировка и стала началом его эмиграции – на первый взгляд, неожиданной и «нелогичной». На самом деле эмиграция была спровоцирована многими причинами, прежде всего отставкой с высокого поста из-за многочисленных конфликтов, обвинений в неэффективности проведения реформ (одна из жалоб, направленная Луначарскому в 1920 году, завершалась требованием немедленного устранения Лурье с поста и даже предания его суду Ревтрибунала[1232]). Потрясением для Лурье стала смерть Блока (август 1921 г.). Свидетельство тому – доклад, прочитанный Лурье в ноябре 1921 года в Вольной философской ассоциации: «Русская Революция кончилась со смертью Блока. Эта глубоко трагическая смерть, конечно, была в полном смысле слова символом смерти Революции. Что же дальше?»[1233] Другим событием, которое могло укрепить желание покинуть Россию, стала высылка за ее пределы осенью 1922 года (вскоре после отъезда композитора в Берлин) знаменитого «Корабля философов». Оставив Россию, Лурье никогда больше не увидел свою семью: дочь Анну, родителей, сестер и братьев. Расставание с Анной Ахматовой, возлюбленной, стало для него переживанием, остроту которого он не смог изжить до конца своих дней.