Художник

Иржи вздохнул и вынырнул из транса, глядя на проявленный мир сквозь собственный огонь. Комната, в которой он сейчас находился, выглядела так, словно одно изображение наложили на другое. Первое было вполне обычным и стандартным гостиничным номером с кроватью, тумбами и ковром. На втором, более тусклом, просматривалась древняя кладка. Цепляясь за неровности и трещины, по ней полз побег какого-то диковинного растения. Его кончик, с присоской на конце, раскачивался, словно искал, к чему …присосаться? Художника передернуло. В молочном свете луны то и дело появлялись и исчезали какие-то тени. Иногда, задерживаясь, они оборачивались и, глядя на него, качали головой. Иржи спокойно встал, не теряя сосредоточенности, достал из ножен клинок и провел над ним пылающей рукой. Лезвие, прошедшее огонь, засияло ярко-серебристым светом. Художник, медленно ступая по неизвестности, поскольку ни пола, ни ковра на нем он не видел, подошел к побегу. И, плавно замахнувшись, подсек его как можно ниже. Тот скорчился и на глазах начал разлагаться, источая невыносимую вонь тухлого мяса. А в том месте, где он его порезал, вытекло несколько капель крови. Иржи посмотрел на нож. Тот, скрывая сияние, покрылся бурыми пятнами. Художник снова провел над ним ладонью. А потом случайно зацепился взглядом за тумбу и коробку. Он чуть было не вскрикнул: коробка ровно и мощно светилась призрачно-фиолетовой аурой.

В его руке сияние словно увеличилось в разы, окутывая не только его самого, но и большую часть комнаты. Под этим ровным и сильным светом вся грязь и запахи исчезли, словно их никогда не бывало. И на душе художника стало хорошо и спокойно, будто не мучили его совсем недавно странные вопросы и волнения.

Его собственное пламя тоже постепенно угомонилось, а глаза стали слипаться. Пол и ковер оказались на месте. Подушка с кроватью — тоже. Он аккуратно положил коробочку в ящик тумбы и растянулся на постели. Белая луна молчаливо глядела с высоты, уже не пугая его своими призраками.

— Спокойной ночи! — Сказал, улыбнувшись ей, Иржи.

Утро следующего дня для господина Измирского-младшего началось с хриплого голоса Берната, объявившего во всю мощь легких, что птички уже проснулись, нормальные люди — тоже, а нерадивые художники, вместо того, чтобы наслаждаться прозрачным воздухом и изумительными видами, дрыхнут, словно отработали ночную смену.

— Ты мне весь вечер испортил. И я, как тонко чувствующая натура, страдал всю ночь. — Не открывая глаз, ответил Иржи.

И помолчав, добавил:

— Тебе хорошо, прискакал на крыльях любви! А меня не любит никто. Поэтому вдохновение кончилось, и началась депрессия, переходящая в соматическое расстройство.

— Что-то ты много, братец, болтаешь. Вставай! Все равно спать не дам!

— Ты — черствый и эгоистичный слоняра, пытающийся растоптать в моей истерзанной и ранимой душе единственное и незамутненное чувство, поддерживающее бренное тело в этом закабаленном условностями мире.

— Ты вообще о чем, мелкий? — Бернат плюхнулся с размаху на край постели и, протянув руку, потрепал черную шевелюру брата.

— О свободе, противный!

— И чем же я тебе так стал не мил? Что за упаднические настроения с самого утра?

Иржи, наконец, раскрыл глаза. И первое, что он увидел на окне своей комнаты, это шикарный букет темно-бордовых роз. Глаза раскрылись сильнее, а голова покинула подушку.

— Братец, ты, часом, не ошибся спальней?

— Рассказывай! — Бернат сиял улыбкой, а глаза искрились.

— О чем тебе рассказать?

— О ней! Фаркаш меня проинформировал, что ты разговаривал с ней.

— С кем?

— Да с госпожой Эстер!

— Да. Госпожа Эстер. — Иржи потер жаждущие снова закрыться глаза. — Говорили о тебе. Только объясни мне, зачем ты вписал в мой пригласительный билет дочку мэра?

— Потерпишь. Тем более, об этом просил сам мэр.

— Иди ты… к своей Эстер. А мне дай поспать!

Бернат встал, открыл дверь спальни и крикнул:

— Фаркаш! Сделай кофе! И позвони на кухню, пусть пришлют булочек! И себе с Ковачем закажите завтрак.

Через десять минут Иржи проснулся от одуряющего запаха горячего кофе со сливками и корицей. А еще умопомрачительно пахло горячей сдобой.

Нехотя оторвав тяжелую голову от подушки, художник сел в постели и поставил ноги на коврик.

— Проснулся? Умница! — Бернат отошел от своего букета и снова сел рядом с братом. — Возьми чашечку в руку, вот так… отпей глоточек… а теперь — булочка! Ням!

Иржи рассмеялся.

— Влюбленному вампиру — доброе утро! И чего примчался в такую рань? — Иржи отпил горячий напиток. — Девушка встает поздно, будить ее, думаю, не стоит. Разозлится. Так чего ты хотел?

— Поговорить о ней! Скажи, Иржик, она действительно спрашивала обо мне?

— О, да! Пришлось рассказать всю подноготную. — Младший доел булочку, примериваясь к следующей.

Но ее в волнении из-под пальцев вытянул старший брат. Покрутил, понюхал и откусил сразу полбулки. Услышав эти слова, он чуть не подавился.

— И что же ты ей рассказал?

— Как ты менял мне подгузники, отказываясь от свиданий, как тяжело и много работал, чтобы купить мне кисти и краски…

— А она?

— Пускала слезу. Барышни, знаешь ли, существа сентиментальные…