Художник Её Высочества

Потом вздрогнул пол, за стеной что-то немузыкально ворохнулось, в стекло въехало железом, сухо затрещало пистонами. Вдоль рампы побежали фотокорреспонденты, кинооператоры завертелись вокруг оси, ловя исторические кадры, кто-то прыгал в оркестровую яму, а президент вопил в микрофон, что сходит сейчас в туалет и не станет мыть руки, чтобы с ещё большим удовольствием заниматься развеской образованных.

— Приношу чувствительнейшую благодарность! — прокричал башковитый парень.

— За что? — не понял Степан.

За зрелище. Мелькнули Головатый с Бадьяном, в руках пивные банки.

— Ну, как дискотека? Я б ледивозку остановил, тикаем?

Причем здесь двухместный автомобиль? Тут всем надо на что-то решаться, автобусом.

Толпой пронесло мимо Вильчевского, успевшего крикнуть через головы: то ли «Пасти словесное твое стадо», то ли «ПАсти словесных твоих стад», дальше не расслышал.

Смотрел, смотрел на человеческий водоворот, натягивал кожу на скулах, и пошел вслед дёрганой фигуры за задник сцены. Мимо метнулась женщина, сумочка у неё упала, раскрылась и выбросила на пол женские цацки. Президент пнул от себя двери туалета, разорвал прорешку над писсуаром.

— Развешаю сук! Развешаю, развешаю, развешаю!

Степан поинтересовался сзади:

— Пописали уже? Застёгивайте гульфик и подпишем заявление об уходе.

— Ешьте сами с волосами!

— В последний раз пред…

— Ты первый будешь висеть!! Здесь же!! — и тяжело затопал на человека.

— Как хочешь! На картине были розы, срезали в момент. К именинам Кочи с Качи от братвы презент.

Прыжок навстречу, щетиной подбородка по цифре в три шестерки за ухом недруга, стискивая обрюзгшее тело со скрежетом зубовным, ломая его к полу, ногу за голову. Невозможно вернуть ногу обратно. Неспортивное тело потеряло эластичность. Нет-нет, человек не убил, но колено за шеей, вой, болевой шок и ползание по кафелю, будто крутится на месте паук, с одной стороны обдерганными лапами. Человек вышел в коридор, подобрал у сумочки губную помаду, вернулся в туалет. Снял колпачок, вывинтил багровый столбик и написал на зеркале: «И сказал он, что это — хорошо.»

Желтый шар выбросило из-за горизонта, как пробку от шампанского, солнечные лучи осветили по меридиану восточную Африку, Ближний Восток, европейскую часть России и защекотали степановы ноздри. Чихнул так, что чуть не свалился с раскладушки, от этого проснулся и обалдело уставился на потолок с резвящимися солнечными зайчиками. Почему зайчики? Выхухоли больше соответствуют, счастливо-мелкосуматошнее.

— Здравствуй, страна! — потянулся с бодрящим хрустом в позвоночнике. — Здравствуй, Степа, гражданин, — ответил себе и почувствовал на ногах обувь. Заснуть умудрился в кроссовках. Фи!

Кофе сделал свое дело. Нащёлкал на мобильнике номер.

— Жалуйтесь…. о-о-ёхблю…

— С кем говорю? — подумал Сепан о порфирородности. — Иван?

— Он самый, человеколюбче, очисти беззаконие моё… ох…

— Ты что там про беззаконие в прикуску? Никак, с похмелья колбасит?

— Колбасит, воистину! На одре ныне, немоществуя, лежу я. Да плачуся я! Да пролию к тебе слова печали я! Скорбь бо обдержит мя, пламень пещной в главе попраша, но спасение, якоже восхотел еси, не зрю боле!

— А что если через пятнадцать минут я к тебе с пивком нагряну, оппивец?

Ощущение, будто телефон Ивана попал в реактивный двигатель на форсаже.

— Вот коегожда обнажаются деяния его!

Купил упаковку с восемью бутылочками по ноль три каждая и тормознул такси. Дружок его ждал в дверях, протягивая кулак.

— Подарок за заботу. Испанская мушка. В форточку только, что залетела, дура!

Открыл кулак, из него вжикнула перепуганная муха. Без церемоний вырвал из рук лекарство и убежал на кухню. Пока он ворочался там слоном в посудной лавке, Степан здоровался с выворачивающимся из себя Жульеном.

По бутылке ползла пенка, а больной закатил глаза, не решаясь тотчас приступить к процедурам.

— Язык моя прильпнул к гортани моея… И пролился я, как вода, кости мои рассыпалися… Псы обступили меня и пронзили руки моя и ноги моя…

Никто его не пронзал, а пес обступил только один. Доберман Вильчевского слизнув с пола пенку, упавшую с бутылки, сморщился. Этот сорт пива ему не понравился.

Степан подтолкнул снизу пальцем снадобье к хворому.

— Ты свёл меня к персти смертной.

— Неблагодарная ты скотина после этого.

— Ты не понял. Я хотел сказать — скоро я буду радоваться, как аллилуйщик красной шапке.

Решился, зажмурился, выпил одним махом, тут же пшикнул другой и туда же с гуканьем.

— Прости мя, грешнаго.

Степан предложил посидеть немного. Сейчас пойдет в кровь (по себе знает) и хоть женись. Вильчевский брякнулся в кресло с миной ожидания на лице. Погодя минуты встрепанность на лице друга сменилась удивлением, радостное удивление выздоравливающего — блаженством. Глаза счастливо осоловели.

— Господи Степане! Сыне славоносныя, благоутробныя и пречистыя! Да святится имя твое! Да будет воля твоя! Да расточатся врази твое! Да приидет царствие твое!

После третьей бутылки похмельная трещина в голосе Ивана пропала, и он, родной, заревел обычным порядком: