Художник Её Высочества

Службист, не оговаривая, безразлично махнул рукой. Кочкин показав Степану подбородком, чтоб садился в машину, прыгнул за руль. В заднюю дверь ввалился Вильчевский.

— Ты, Степашечкин, меня целый день бросаешь!

Они рванули с места, потому что в арку уже пошли «строители».

— Толпища! Первый раз такую вижу.

— Толпа, Ваня, не выражение бессознательного.

— Тебе бы только в бессознательном покопаться, анатом ты, Степаня хренов!

Однако тема Ивану понравилась. Пока они мчались, похоже, в противоположный конец кремлевского пятиугольника, Вильчевский развил её в направлении, что вот они какие молодцы, не то что некоторые. Нет выпученных бессмысленных глаз, нет неконтролируемых качаний, в особенности, нет того особого состояния, когда по нарастающей, самовоспламеняясь, появляется, невозможное вне толпы, яркое настроение. Весело, жутко, хочется что-то крикнуть, куда-то метнуться, что-то отмочить такое, чтобы оценили и заметили другие. Вплоть до того, что собственной жизнью!

Степан оглянулся на друга, фыркнул. Друг его как раз из той, другой компании.

— Потом-то ясно, что можно было без особых эксцессов. Да поздно. Танк уже переехал грудную клетку два раза. Герой в ящике скошенном к краю, заваленном цветами, лежит с вдохновенным выражением лица…

— Как у тебя?

— Получишь щас! Не перебивай. О чем я..? А! Кровь за кровь! Бровь за бровь! Жучка за внучку! Член за…

— Опошляешь порыв народных масс?

Ничего Вильчевский не опошляет, он только за то, чтобы человек не собирался в стаю. В толпящейся многочисленности человек отполовинивается. Проверь себя. Если тебе нравится бесноваться на стадионе вместе с фанатами, — значит, ты глуп. Нет в тебе интеллектуального эгоизма. Ты — баран.

— Ну, вы даете, сударь! — не выдержал Кочкин.

— Слушай его больше. Он на «Спартак» каждый раз бежит.

Вильчевский развалился на заднем сиденье.

— А я вовсе не так думаю. Через пять минут буду говорить противоположное. Не люблю центризма! Я сам бы с удовольствием побыл диктатором.

— Лично я тебя бы выбрал, — улыбнулся Степан. Ему представился Вильчевский-президент и развеселый его народец.

— Я бы не стал натравливать на свой народ танки. Другие прихоти удовлетворил бы. Делаю ведь что хочу. Я — диктатор!

На заднем сиденье подбоченилось. Взгляд из-под полуопущенных век величаво-тухлый.

— Ванька-встанька ты.

— Я бы для начала издал указ о национализации оранжерей.

— Каких оранжерей?

— Ну не огурцовых же. Цветочных. И приказал бы своим полицейским ежедневно бесплатно раздавать букеты моим подданным женщинам. Одиноким женщинам дополнительно по огурцу.

— Может правда продвинем его по общественной линии? — подмигнул Степану Кочкин. — Хорошо, одели траву на голову.

Степан исполнил, а у Ивана и так надета на одно ухо.

— У Оружейной палаты авто заныкаем. Пойдем, сходим на этот раз втроем.

Подошли к воротам Боровицкой башни. Так же стояла шеренга солдат, впереди офицер. Нет, даже два офицера. Дальше зеленое море, в глубине плавали верхушки притонувших бронетранспортеров, на броне сидели солдаты с травяными волосами.

— Ах вот оно что-о-о..! Ну, маладэ-э-эц Коча с Качи! — осенило Бумажного.

— Конец цивилизации, которую мы знали. Наши в Кремле!

Ударила последняя неуместная молния, слабо громыхнул жестью гром.

— Мирись, мирись, мирись и больше не дерись. А если будешь драться — я буду кусаться! — докричал Степан.

Вильчевский, натурально, не удержался:

— Не всё солнышко, что встаёт. Пошли административно взыщем с солнышка, дружбаны!

Тут ещё послышалась музыка. Это президентский оркестр грянул у царь-пушки маршиком, издалека скорее похожим на латиноамериканские карнавальные пассажи.

— Порядок. А Троицкие ворота без нас откроются.

Самое время поинтересоваться у «строителя», каким образом тот оказался внутри. Но Кочкин даже не стал отвечать. Итак ясно, что хирургически.

Природа синхронизировалась с событиями, происходящими на грешной земле. И где-то эта синхронизация поднималась до уровня символизма. Первый луч солнца пропорол простыню облаков и золотой клинок коснулся главы «Ивана Великого». Новые клинки втыкались, и новые, на глазах изрезав серое в клочья. Трудно не поверить, что природа не подсматривает за нами.

Широким долгим коридором шли плечом к плечу. Шёл Степан Бумажный. Шёл Панаид Кочкин. Шли брат и сестра Лузины. Шёл Вильчевский с «Леонардо» в руке. Шли Гейжа с Будановым. Шли Шишлевские. Шла Шурочка Шандер. Шёл бард, Эдуард Айзель. Шёл учитель истории Скубиро. Шёл Олег Корабельников. Шёл Черненко. Шёл Юра Злотя. Шли Хахонины. Шёл Сергей Шмидт со своей «прекрасной шеей» и её сестрой Виолеттой. Шли Штеркеля-Лукьяненки. Шёл Зубков Юрий Герасимович. Шли художники: Дмитрий и Галина Григоровичи. Игорь Тутарев, в руках гитара, из гитары ритмически упрямится — До! До! Шаг! До! Шаг! Шаг! Идёт народ. Необъятная секретарская, какие-то случайные люди, тяжелая дверь — створки от себя.

— Здравствуйте. Рабочий контроль. Правёж истории.

Президента разбирали в Кремлевском Дворце Съездов.

На сцене сгруппировали микрофоны на штативах. Техник поцокал ногтем в сетки микрофонов.

— И рез, и рез, и рез, два, три.