Художник Её Высочества

Поднялась, стерла с кончика носа каплю воды. Хорошо, раскажет раз такое дело. Помнит художник, какими они были с той штучкой-дрючкой? Степан пожал плечами. Такое разве забудешь? Дивной жизни своей силуэт. Или там, дикой жизни своей силуэт. Идёт рентгеновский аппарат, просвечивает стены, смотрит, как далеко внизу грозно ворочается железное раскаленное ядро планеты, видит додекаэдрическую мысль, пробегающего мимо второклассника, о том, что родители ему за дневник могут устроить бурные продолжительные аплодисменты по попе. Мало ли чего было видно рентгеновскому аппарату, раздухарившемуся ушами и деяниями?

— Я когда сама с сорванными петлями ходила, можно сказать, нечаянно нашла вот здесь на дне… — показала пальцем в угол фонтана. — Только наша светилась, а эта нет.

— Шутишь?! — выдохнул Степан и с опаской обернулся к красной воде.

Сразу вспомнилась газетная публикация. Гранитная площадь, когда её ещё только выложили, до фонтанов дело не дошло, оказалась под пристальным вниманием соответствующей службы. Приборы показали, что гранитные плиты фонят выше допустимой нормы. Немного совсем, но тем не менее. Убрали, наложили из другого карьера. Мемориальный комплекс по массе не меньше циклопической Баальбекской веранды. Плюс немереная бронза скульптурных композиций. И профессор говаривал, что Х-объект останавливается на краю большой массы. Значит, здесь ему быть запросто. Ничего себе нечаянность!

— Послушай, лапка… Ты же знаешь, что будет, если мы её только…

Тут лапка, разрушая ансамбль, запустила руку в воду по плечо.

— Аби!

Но поперечница уже поднялась, засмеялась и принялась смахивать ладонью капли с руки.

— Пошутила я. Не пужайся. Раз бы ковырнула ногтём.

Мимо прокатила шеренга мамаш. В одних колясках детишки орут, будто их казнят, в других спят, как убитые.

— Всыпал бы я тебе пару ласковых, фетёлка! — гневался Степан. — Поозоровать бы только социально ущербно, чучело!

Есть семь кодовых способов управлять женщиной своей мечты, и два сакрально-обрядовых. Правда их никто не знает.

Его прицеловывали, извиняюще заглядывали в глазки, опять же не без шкодливости.

— Ну тебя, дикий персик! Сегодня в наказание не будет тебе ничего, какашка-простоквашка.

— Ноу! Ни за что! Я больше никогда, никогданёшечки..! Ну, объяви меня сегодня самой любимой женой, а? Приходи на сеновал целоваться, моейкин? — видит художник начинает отмякать и козырями. — Мужчина в аду горит при температуре три миллиона градусов. За каждую приятность доставленную девушке мужику снижают температуру на десять тысяч градусов. За десять приятностей девушке температура копчения понижается уже на сто тысяч. Значит за сто удовольствий получается миллион градусов, правильно? А за триста мужику будет комнатная температура горения. Вполне терпимо, — оценивающе оглядела художника. — Думаю триста сеновалов для тебя реальная цифра. Или?

— Ребятишки, вам случайно котёнка не надо?

Перед ними стояла женщина в вязаном пиджаке. За пазухой комочек, только виднеется голова с луповатенькими невинными глазенапами.

— Второй вечер хожу, котят пристраиваю. Последний остался. Не надо вам?

— Вы знаете, мы переезжаем, — мотнул головой. — Mauruuru{Спасибо.}.

— Понятно, — не то чтобы расстроенно сказала женщина. — Да нет, его уже забирают в принципе. Но люди незнакомые и не очень нравятся. А вы симпатичные и веселые. Пойду вон тех спрошу. Нана.

Степан поднял бровь, что-чего она последнее сказала..? Или показалось?

Когда женщина ушла, они фыркнули раз-другой, а потом задохнулись от хохота.

А может, это был обыкновенный котенок. Правду знает только женщина в вязаном пиджаке и в первую очередь сам лупоглазый невинный котенок.

В любом случае, читатель, наконец, и последняя глава.

Первым делом куплена «антоновка полуторафунтовая». Точнее, всего два яблока, но каждое грамм по шестьсот. Потом Степан сравнивая невероятные размеры яблок с детскими краснощёкими головами, натолкнулся на кулачки «шафранного пепина» и, понятно, прикупил ароматный килограммчик. Охоту на яблоки закончил, совсем было наладился домой, но проходя мимо плодово-овощных развалов случайно, через чье-то плечо увидел «анис бархатный», сорт, от которого у него начинаются сладкие судороги. Тут и рассуждать нечего, сразу встал за васильковое платье.

Хляби небесные закончились, на небе только небольшие тучки, все яблочной округлой формы. И настроение у художника не то что хорошее — лучше — любезное. Сзади кто-то пристроился в очередь, спросил:

— Огурков нема?

— Ма, — автоматически ответил Степан, расщурился от солнца, оглянулся на женщину, задавшую вопрос, и уронил нижнюю челюсть чуть не до первой пуговицы рубашки. За ним стояла Элечка и смотрела на него, также потрясенная случайной встречей.

— Мать честна, Стёпа!

— Батюшки-светы, Элечка!

Яблоки-огурцы забыты. Они отошли в сторонку.

— Мне ж сказали: дыра затянулась…

— А нехай затягивается. Утонула рыбка, — улыбается хитро, ладошка у рта.

Выходит, она земная женщина!