Художник Её Высочества

Надо видеть Вильчевского в такие мгновения. Ужас! Никакому ирокезу не светит. Какой-то задрипанный индеец с заточенной веткой против людоеда Ракшасы.

В бутылках раздался вибрирующий звук. Цыплёнок сидел не шевелясь, глаза затянулись плёнкой, из его рта и вылетал этот звук. Рядом, естественно, какашки.

— Колыбельную ему спой, мамаша.

— Перебьётся.

— Бездуховным вырастет.

— Пусть. Всё-равно на окорочка пойдёт. Я в кабинет задумчивости, а ты пока разлей. Своевременное мочеиспускание — эффективная мера предупреждения пучеглазия.

И, цепляя мебельные углы, натыкаясь на стулья, двинулся в туалет.

Степан же сложил помидоры пирамидой. Снизу четыре, сверху два. Остался последний помидор, который никак не хотел укладываться промеж двумя. Не хватало третьей опорной точки. Конструктор не сдавался. Помидор скатывался, заодно разваливая нижние ряды.

— Ложись давай, скотина!

Начинал снова. История известная, как Колумб дотянул до Америки. Вода протухла, солонина осточертела, команда взбунтовалась и потребовала повернуть обратно. Лукавый капитан пообещал вернуться в том случае, если кому-нибудь удастся поставить яйцо на кончик. Чем и занималась простоватая матросня на качающемся корабле до того момента, пока каравеллы не уткнулись в американский берег. Колумб потом установил сваренное яйцо, шлепнув о стол. Он же специально не оговаривал, что скорлупу нельзя разбивать. История повторяется. За решением аналогичной проблемы Иван застал Степана. Матросы были необразованны и потому простоваты. Художник — образован, но просто пьян. Бодрит постороннего наблюдателя еще то, что матросы, если могут напиться, чем они охотно занимались в свободное от вахты время, никак не могут стать образованными. А вот художник может прикинуться простаком, будучи трезвым. Труд без воровства — варварство, воровство без искусства — труд, а водка с неважной закуской дает потрясающий эффект. Отдельные русские люди это знают. Знают и отдельные американцы, потомки ринувшейся за Колумбом алчущей массы. Американцы вообще любят тибрить чужие идеи. Обо всём этом думал Степан, мучаясь с помидорами. Приятно, когда есть на кого сваливать.

— Никогда не вешай зеркало в туалете! Такое страшное кино твоё показало! Вообще, мужики, если вы вдвоем с девушкой, сходив посикать, если унитаз без крышки, обязательно проведите своим носком по периметру, промокая капельки.

— Мужики — это я и Тамагочи?

— Ага. В туалете анекдот вспомнил. Хошь, расскажу?

— Погоди, я должен последний помидор установить.

Вильчевский поглядел на степановы мучения, взял из в очередной раз разваленной пирамиды помидор и целиком запихал в рот. Геометрическое равновесие пирамиды восстановлено самым чудесным образом.

— Жираф говорит бегемоту: «Ты такой толстый и нелепый, у тебя даже нет шеи. Укусишь — сразу падает. А я, если ем вкусненькое, у меня, пока до желудка дойдет, сто раз кайф словлю.»

Выпили. Иван закусил, хозяину водка не пошла. Напряг шею.

— Что, Стёп, не покатило? — сочувственно спросил, мелко помаргивая.

— Угу. Надрались мы, — запил пивом, перебивая неприятное ощущение.

Такое неприятное ощущения так же не нравилось уцелевшим жителям Помпеи. Вот уж было извержение в своё время!

— В пном-пень дырявый..! Так что там бегемот?

— Бегемот отвечает: «А как в смысле порыгать?»

— Вовремя ты мне его рассказал.

— Ну извини, — поставил стакан на Тамагочи. — Ай ты маленький! Я ж тебе позвоночничек чуть не сломал. Алкаш проклятый! Не пугайся, это не ты — алкаш, я алкаш проклятый.

С будущим орлом произошли метаморфозы. Клюв выгнулся орлино-попугайской кривизной. Но птенец стал каким-то сонным и зевает эдак придурошно глазёнками.

— Довоспитывались, — заглянув в инструкцию. — Бехиндером стал. Помрет с такими родителями.

— Что такое бехиндер?

— Инвалид.

Степан предложил сделать кофейную паузу. Вильчевский с охотой согласился, даже навязал свою помощь, лишь бы не находиться у бражного стола. Известно, как тяжело заходить в комнату с умирающим. Готовили кофе, пряча глаза друг от друга.

— Перестал даже пищать.

— Да что такое?! — взревел Иван. — Чувствуешь ведь себя последним подлецом из-за куска транзистора! — подскочил, схватил яйцо. — Тамагочичка! Ты будешь счастливым, морда?! Остопротивел ты мне! На, жри, поганец летучий! Мы же испереживались за тебя! Играй, гусь лапчатый! Укол на, фря такая!

Тамагочи хоть и ел, и играл, но против прежнего оставался вял и уныл. Степан потребовал яйцо к себе, он знает что делать. Для начала проверил счастливость. Счастливость невысока — одно раскрашенное сердечко из четырех. Потом взялся за воспитание. Играть не стал, а отшлепал, как сидорову козу.

— Ты ж забьёшь его до смерти. Ты не папа, ты свирепый варвар! Передай мне животное. Что, кукушонок, шары по чайнику с таким никудышным папашкой? Помнишь Порт-Артур? Вот тебе за это! Вот! На! На! Получай, япошка, в жопу гармошкой! — истыкав птенца уколами, как дуршлаг, проверил счастливость. По-прежнему: один из четырех. Существо, счастливость которого не изменяется в меньшую сторону после истязаний, нельзя не назвать русскими войсками в Порт-Артуре, или мазохистом.