Художник Её Высочества

— Я когда почувствовал, рожа красная, хотя весь белый, как бельмо у моей бабушки, что вот-вот казнить начнет, — сразу лаской в нору. А он, гад, за мной гадюкой. Я в кабана превращаюсь — и по кустам, а он, неприкосновенный, слышу, тоже ломит, не отстает. Религия — зерно, попы — говно! Я в ванильное мороженое — он в страстную жару, я в должника — он, благодатный, в кредитора, я хлебом — он зубами, я студентом — он профессором, я профессором — он ректором. Запарился, но не догоняет. Я вдохновился помалу. Тут, представляешь: меч двуручный выхватываю, замахнулся всем что было, ну, думаю, снесу храмовитому башку. А он мою руку в последний момент успел в копыто превратить — меч из руки и выпал.

Плевать на съёмки!

— Ты можешь показать выход отсюда?

— Отсюда куда? — посмотрел на степановы плечи. — А почему у тебя нет серных погон?

— Потому, что я не чёрт, а перекрашенный ангел и шпионю за вами.

Его благодетель с места стартовал вверх. Тут же подбежал официант и затребовал денег.

— Плати, — хватаясь для страховки за локоть, чтобы не удрал последний клиент-выжига.

— Стружек колоколов нет. Запиши на мой счет.

— Деньги давай, а то сдашь рога в каптерку!

— Кончай придуриваться, оглоблебогий, — осадил Степан. — Если хочешь, зови Гжимултовского, а я пас.

— Плати давай, пас!

Степан возмечтал выдернуть руку, да не тут-то было. Может, они и хорошие артисты, да он плохой. Укрепив большой палец остальными, всадил его официанту точнёхонько в солнечное сплетение. Тот сразу задумчиво присел на условный горшок.

«Сейчас появится главреж и начнет укорять», — подумал с сожалением. Но никто, как ни странно, не появился. Постоял в растрепанных чувствах, наблюдая, как официант добирается с условного горшка до лавки на полусогнутых, пожал плечами, проговорил:,Отгадайте загадку: восемь крыльев, семь членов? и пошел куда глаза глядят.

Над головой снова пронёсся белый болид.

— Отшлёпать бы тебе попку ремнём до тёмно-розового цвета, дочь Розы.

Куда теперь? Не было у него способности показывать будущее по ногтям некрещеных детей. Да и детей нет. Как это нет? Вот же он.

— Эй, эй, мальчик! — заблажил, бросаясь вперед.

Мальчишка в цивильной одёжке явно выпадал из нотации. Зато женщина у его ног — в чём положено: в нижнем белье. Бельё от слова белый, здесь же лучше сказать: в чумазье.

Мальчишка Гжимултовского правда какой-то подленький. Перед ним дама на валуне изрыдалась, а он смотрит на неё ненарадуется.

— Что тут произошло?

— Пытка придумана проституткам. Видишь? — тычет пальцем. — Чумичка не может снять вуаль и кончик носа натирается.

Степан вгляделся: точно, нос стёрт до основания.

— Тебя как зовут? Я запамятовал.

— Меня-то? Францишек.

— Гжимултовский тебе кто? Отец?

— Брат-демонопат, я- мальчонка с собачонкой, и сестрица, лучше сразу застрелиться.

Тут же поднялся кавардак. Из краплачной темноты шёл элегантный кавалер при шпаге. Единственная деталь, смущающая умы, состояла в том, что одна нога его была оленья. Мэтрэсса с вуалью издав вопль, бросилась на кавалера, тот побледнел и юркнул в тень, пудель взлаял и прыгнул за ними, мальчишка закричал:

— Оже, стоять! Ко мне! — тоже понёсся за всеми.

Степан потряс кулаком.

— Если я восхочу, я тут вам всё раскурочаю! Эй, насельники адовы, вы где? Францишек! Оже, ко мне, восьмикрылый семичлен! Зурст!

В краплаке- отверстие, из которого слышались; удаляющийся топот ног и неразборчивые проклятья проститутки. Нырнул следом. Скорость, правда, минимальная. В темноте не видать ни рожна.

— За что мне такое наказание? — ощупывая рукой стену хода для ориентации. — Я же не сиамский кот, отгрызающий грудничкам ножки.

Впереди посветлело. В стеклянном зале стоит женщина, смотрит на него.

— Аби! Детка! Я заблудился!

На радостях бросился вперед. Выскочил из туннеля, броском пересек зал и так врезался в зеркало, отражающее Белую фею, что в голове случилось смертоубийство из серии «Капричос».

— Уи-и-ий! Отгадайте загадку: чёрный, но не заяц, летает, но не собака?! — посидел на собственном хвосте, держа ладонь на пульсирующей шишке. — Чёрт!

Поднялся, сматерился, примерился и ногой по-каратэистки шмяк в зеркало. Еще осыпалось первое — шмяк второе. Дальше по кругу. Шмяк… и остановился. За последним разбитым зеркалом не стена, а черная дыра хода.

— Спасибо и на этом, — ныряя в темноту. — Жизнь — это затянувшееся рождение смерти.

А Нигерия…

Тут вообще ни зги не видать. Такое ощущение, что выйдешь сейчас на свет божий где-нибудь в районе Красной площади. Гид объясняет: «Вот вам, граждане, Кремль с его тысячей сорока пятью зубцами в виде ласточкиных хвостов, вот мавзолей Ленина из полудрагоценных камней, а вот мелкий чёрт-мухопожиратель из колодца. Ну-ка брысь!».

В темноте завозилось. Рядом кто-то кряхтел и омерзительно вонял. Послышался звук ногтей, как по войлоку. Чесались, вроде.

— Кто тут? Степану Бумажному, собственной персоной, свет зажгёте?

— Хрм. Я для того здесь и сижу, чтоб помогать подсвечники делать. Бери, делай себе, безголовый.