Художник Её Высочества

Светило психологии представлял из себя симпатичного шваба неразвитой лысоватости. Его предрасположенность к полноте умалялась шустростью. Точно так же, как швабская чванливость (шваб без этого — не шваб) заметно, как «царской водкой» растворялась русской безалаберщиной. Не зря же он выпендривался перед студентками на ирригационных сооружениях.

— Он спрасывает, кто его порекомендовал?

Степан, как мог, описал типично славянскую красоту.

— Stop! Stop! — вскричал превеликим голосом профессор.- Ich kenne sie! Ich erinnere mich an sie! Nataschchen! SЭßchen!

Он хлопнув себя по пухленьким ляжечкам, вдохновенно заметался между кушеткой и стенкой, на которой висел экслибрис с его именем и двуликим Янусом с лысинкой на двоих.

— Стоп! Стоп! Я знаю её! Помню! Натасецка! Сладенькая!

Похоже, студентка не только ставила точку над i невезучему ныряльщику.

— Also?

— Итак, в цём проблема?

Степан протянул пузырек с жемчужинкой и рассказал через придуривающегося переводчика по порядку.

Профессору ясно, только стоила ли овчинка выделки? Он ведь только по инфекционной шизофрении. В любом случае, немедленно отправят слюну в лабораторию, а пока посетят одно заведение. Как вернутся, анализы будут уже готовы. Но расскажите, расскажите о Наташечке. Сильно она изменилась, сладенькая? Как включил профессор в своё сердце барышню на оросительном канале, так и не успел выключить.

Скоро подьехали на штромайеровском «крайслере» серии «Ле Барон» к телецентру. Их встретила страшнющая немка (честное слово, страшней германской войны!) с лицом, перекошенным профессиональной улыбкой. Если бы не её правильные ноги, немку с чистой совестью можно было усыпить. Степан еще тогда отметил про себя: все красивые немки — если не полячки, то русские из переселенцев-аусзидлеров, но у страшных немок классные ноги. Вспомнить фрау Мельникоф, галерейщицу из Хайдельберга, постоянно хлопочущую женщину с потным носиком. Но ножки-и! Нельзя говорить, что нации не повезло. Пусть до пояса — уже терпимо. И чем дальше от океанического побережья Франции в сторону славянских племен, тем женщины красивее. Мужчины, правда, наоборот. Почему? — один бес понимает сей кунштюк. Не зря арийские мужчины любят брать в жены славянок. Немочки же мстят, заводя мускусных любовников негритянской расы. Насчёт французских женщин, раз точка отсчёта с них, так это миф. Француженки похожи на алжирок; коренастенькие смугленькие крестьяночки. Но шарм имеет место, грех соврать. Плюс французская, лучшая парфюмерия мира.

Бумажного с переводчиком, пронумеровав, усадили к зрителям-участникам. Герр Штромайер, второй по значению человек, восседал в кресле посредине студии. Первый по значению человек — ведущий, невозможный хлюст в красном пиджаке, сразу взял быка за рога. Интрига шоу «Мечтай и делай» в следующем. Человек — существо светское. Его поведение — наезженная колея условностей. Человечество изначально осталось бы дерущейся ордой, если бы не работал общественный договор: я не стану делать тебе того, чего не хочу, чтобы ты делал мне. Но такой принцип является и удавкой на горле тайных желаний, распутыванием которых занимались еще два знаменитых арийца — Зигмунд Фрейд и его ученик, товарищ и последовательный оппонент Карл Густав Юнг.

Дальше так: девушки-операторы по двум десяткам телефонных линий (номера метровыми цифрами за герром Штромайером, от которого собственно идея этого шоу) принимают самое, САМОЕ! скрываемое от общественного глаза желание. Конфиденциальность гарантирована. Фамилия и фантазии абонента такая же тайна, как точная дата начала Третьей мировой войны. Компьютер свяжет совпадающие варианты, после чего заявителю сообщится телефон партнёра. Шоу же имеет со всего тот навар, что, как всегда в таком массовом деле, найдутся эксгибиционисты, желающие оголиться. Точно так же получат приятствия и телезрители, по своей природе — вуайеристы, любители подглядывать за эксгибиционистами из кустов.

Обьявили, что в студии присутствует психолог с мировым именем — герр Штромайер, в качестве куратора и толкователя. Толкач — хлюст, валандающийся в лучах прожекторов, расстарался. Зрители заволновались. Принцип «на миру и смерть красна» работал, да еще как.

— Also, mеine Damen und Herren?! — надрывался мокрогубый. И предлагал первому на пробу заявить себя, лиха беда начало!

Первый эксгибиционист, понятно, объявился. Точнее эксгибиционистка. Поднялась страшнющая немка (ноги у неё, честно сказать, тоже на грани фола).

Переводчик отрабатывал свой хлеб:

— Она говорит, цто её бывсый муз, турок, в минуты раздразения угрозал тем, цто грозился зарыть в саду её зубной мост.

В зале смех и нервное оживление.

— Найдется ли тот, кто способен доказать, цто мост в одезде губ мозно использовать помимо его прямого назначения — зевать.

— Зевать? — переспросил Степан.

— Ну да, зевать.

«Ах, жевать.» — догадался сам.