Художник Её Высочества

«Амбросио, отдай мне деву? Я полюбил её пятнадцать минут первого!» «Возьми. И сыграй с ней в «Дарт». Это Гуд в юбке. Стрелу стрелой расщепляет.» Запах вспотевшего тела, выражение ног, сны города, поллюции, контрапунктик Люсенька, frou-frou — шелест женского белья, скорость выброса один метр в секунду, язва лобзаний, «Оша еще!», тут чешется, там щекочется, поглаживание по смягчающему жизнь обстоятельству — самому удачному шедевру природы — девичьей попочке, броуновское движение глазёнок, знаки внимания, военно-космическая академия с локатором на крыше, студентка академии Нинель, что перевернутое «Ленин», мура с любовью с такими-то глазами-локаторами, контрольный звонок в голову. Красмаш с эрекцией труб в металлических кондомах, снова звёздное небо в луже, будто земля плоская, а лужа — дырка в земле, в которой видна антивселенная. Записку в несвой карман —,Мне нужен труп, я выбрал вас. До скорой встречи, Фантомас., Ночной автобус N 48, шуры-муры на задних сиденьях с единым существом Ленаточкой, потому, что убито то, что было между ними, ДК Крастэц с мозаичными культуристами, наконец, угольные пыльники подошв. Всё! Разрезал! Рассёк! Отделил! Женское в одну сторону, мужское, себя — в другую. Передвинуть каретку и погрустить.

Лучше поплакать. Каретка напротив слёзных желез.

«Я плачу? Да, да, я плачу! О, Зевс, кто со мной?!»

Сто пятьдесят пять миллионов лет прошло. Жива она или расширяется от своего бывшего тела во все стороны одновременно? Своего рода ключевой эксперимент. Постучал и заухмылялся, потому что сразу послышались шаркающие шаги. Нет, в границах своих ещё тело. Светлая точка глазка в двери мрачно потемнела, его рассматривали. Однако рассмотрев, по всем соображениям, достаточное время, двери не открыли.

— Тёть Вер, в этой жизни важно как можно больше успеть неохватить! Да это я, бывший сосед ваш, Бумажный, провалиться мне!

— Хто? — глухо переспросила дверь.

— Забыли уже, смежника?

Дверь, щелкнув замком, отползла чуть, в проёме появился гомозливый глаз, тут же выпустивший серый язык табачного дыма.

— Вот так клюква! Стёпик!

Дверь отъехала и во всей красе перед художником предстал его враг. Враг она ему, конечно, как верблюд враг пингвину.

— А эта… тётя Клава жива?

— Хлавка нас переживет, будь спок. Румянец в палец толщиной.

Тут же, как по заказу, шмякнула уличная дверь.

— Ты что тут шаландаешься, Дуся?

— Глянь, что за птица из красной книги к нам залетела.

Подружка врага, второй его подвраг, бесцеремонно уставилась на Бумажного. Тетя Клава, близоруко вглядываясь, даже шевелила от напряжения носом уточкой, принюхивалась. Губки стянуты в морщинистую воронку, один в один утинная гузка. В гузке трёхсоттысячная папиросина дотлевает.

— Точно он, окаянная душа!

— Я ж тебе талдычу! А говорили, его бритвой зарезали.

Убедившись, что все участники эксперимента собрались, откланялся, выразив искреннюю радость, что хуторянки в полном порядке и пошел вниз.

— Эй, — перевесилась через перила тётя Вера. — А ты зачем зашёл-то? Соскучился чёли, брательник?

— Ностальгия, дряблость в области декольте, — подтвердил из дверей. — Аллилуйя!

Через полчаса перед дверями тёток лежал роскошный ковер, на нем стояла изящная подставка для цветов на витой ножке, на ней китайская ваза, в вазе, как предлагал Вильчевский, георгины. Постучал в обе двери и слетел вниз. Прогулявшись, похихикивая, прокрался в подъезд, убедился, что никакими ковром, подставкой, вазой и георгинами не пахнет, соорудил снова ту же композицию, ткнул кулаком в двери и, выскочив на улицу, прислушался. Из подъезда долго доносились удивленно-алчные вопли. В третий раз осторожно вошел в дом, точно так же с удовлетворением констатируя: исчезла вся его композиция. Действительно, надо быть дураком, чтобы не почувствовать в оставленных вещах настоящее качество, за исключением, конечно георгинов. Зато их много. По шуршанию в обеих квартирах стало ясно: жадным тёткам не до выяснения провоцирующей личности. Никто не ломился в двери, никто не усовещал, пытаясь вернуть ценные вещи. Тётки были пьяны происшествием, cигарета прокурена, пошёл фильтр, и только по-мышиному шуршали в своих затхлых норках, со страшной силой пытаясь припрятать привалившее богатство. Надо полагать, в их георгиновых головках созревали различные формы вранья. Ясно, что они будут изворачиваться до последнего. Соорудил ту же композицию, пнул в двери и, выбежав на улицу, оттопырил ухо. Как предполагал, нервное напряжение у женщин достигло максимума, поэтому, взявшись делить добро, они закономерно перессорились. Только раздались сварливые крики и обвинения, а самое главное, под заказ услышался звон разбитой вазы, Степан пошел по Кутузова, выискивая глазами соответствующее лицо. Такое нашлось. У сигаретного автомата притормозил джип с мигалкамии, милиционер выуживал из автомата сигаретную пачку.

— Послушайте, — обратился Степан. — У меня там соседки языками зацепились, а мне учить надо, экзамены на носу. Не могли бы вы приплюснуть слегка, народ советский?

Милиционер с сожалением затолкал пачку с верблюдом в карман и сказал: