Художник Её Высочества

Выдув губами свистульку, ушел на балкон коротать время, размышляя плавно по-над городом. Он думал о Сибири с её освежающим морозцем, когда слюна во рту замерзает, об охоте, по которой соскучился, о двоюродном брате, тоже охотнике, забранном медведем. Вспомнилось его «столпничество» в пятилетнем возрасте. Лазил по забору, да свалился, зацепившись ботинком за гвоздь. Древний дед потом колотил клюкой в ворота и кричал: «Эй соседи, у вас там на штакетнике летучая мышь мается.» «Вот же порода!» — посмеивались родственники. В самом деле: висит вниз головой, кряхтит, мордашка пунцовая от натуги, но на помощь не зовёт. А когда через полчаса постучала девушка, в ностальгическом настроении, с бутербродом в руке, пошел открывать дверь. Случайно откусил так много, что Абигель сказала:

— Давай поцелуемся?

Чем смутила. Прожевав и проглотив, заоправдывался в том плане, что: кишка кишке бьет по башке. Целый день не было времени поесть.

— Это плохо, — показала Абигель на бутерброд.

Плохо, всухомятку питаться, не понял Степан? Нет, плохо вообще питаться. Растолковала. Сексом не стыдно заниматься, а пожирать органику — плохо. Безобразный физический процесс: кусать, жевать, давиться, отрыгивать, прикусывать язык, выделять слюну, переваривать, выковыривать мясо ногтем из межзубного пространства… Задуматься только: то, что кушается, вполне ещё может казаться пищей, но грань очень тонкая. То, что сьедено час назад пищей не будет считаться при самом благоприятном раскладе. Вчерашняя же пища имеет свойства неожиданные: она быстро движется, и движется одновременно в разные стороны, также приобретает свойства физической волны и проникает всюду, через материалы любой толщины и прочности. Фикалёшечки-то.

У Степана от такой интерпретации брови домиком, а Абигель прояснилась лицом и засмеялась. Пошутила она. Что так перепугался? Кусай же.

— Ну, знаешь..! — пошел к кофейным принадлежностям. — С твоими шуточками, правда, кусок в горло не полезет. Что случилось?

— Что может случиться, миленький, кроме того, что уже случилось. Скажи честно, что поделывает Ивар Игоревич?

— Кому это интересно, Аби? Работает.

Женщина умела обращаться с мужчинами. Взяла его пальчиками за подбородок, повернула голову к себе. В глаза смотреть! не буквой Г. Она ведь не просто спрашивает. Её снова терзали органы и вопрошали на этот раз про Лузина. Его подозревают и если опять что замышляется…

— Ну, Аби… — завырывался.

— Не Аби, не Аби! И отцу будет хуже и у того шпендрика тараканы в голове, и сын, мечтающий о космосе. Пиндюлей бы вам наставить, виновники своей жизни!

Тараканы в голове многим нам знакомы. Только он здесь при чем? Господин оформитель у них на подхвате, и Вася не чешись! Такой же безынициативный, как вареная курица.

— О каждом шаге сейчас думай.

— Да мое сердце — чистая яшма! Но всё, всё! — подрубая ладонью воздух перед собой. — Кофе пьём.

Молча бренчали о блюдца чашками. Повернул голову в окно, однако чувствовал, как его, мотылёчка, накалывает на взгляд-булавку доставучая дева-энтимолог. Не выдержал:

— Ну что ты смотришь зелеными брызгами? Хочешь, чтобы мужики ломались от неудач и не боролись до конца, когда уже и шансов нет? Так же не будет!

Абигель поставила кофейную пару, ушла ему за спину.

«Пропади пропадом беспомощность угря. Какие серьезные дела и какая рыба с малюсеньким ротиком. Ни рук, ни ног, ни пальцев. Беспомощность и невозможность переломить игру в свою пользу. Что я могу с моим крохотулечным ртом, слова ведь не вставишь, никто слушать не станет.»

Абигель чмокнула его в темечко. «До чего переменчива!» Опрокинул голову, так, что видел девушку над собой перевернутой в пространстве. Соответственно, её перевернутая улыбка имела другое значение — негативное.

— Знаешь, что мне хочется?

— Знаю. Посадить меня в ложку и выпить всего до капельки, сладенького, — скокетничал Степан.

— Сгрызть тебе лицо.

Спокойно так сказано. Нет, теперь он не собирается реагировать с пламенным выражением чувств своих на абигелевы выпады. Уже привык к этому действительно странному человеку.

— Только лицо? А остальное, значит, собаки съедят? — встал, приблизился вплотную. — На!

Абигель просунула пальцы меж его, легла щекой на грудь. Её волосы пахли тонко, чем-то живым, пахли амброй, пахли женщиной.

Подкрались сумерки, набросились на город. Город ждал и организованно отстреливался вспыхивающими электрическими огнями. Залп! и тело навалившейся темноты светлело, теряло мрачность. Залп! — тело просвечивало больше. Вразнобой запоздавшие, но крупнокалиберные выстрелы прожекторов высоток. Потом будто плеснули бензина и гриб света поднял на спине к небу призрак того, что ещё вот только хотело пожрать город, но было посрамлено и отринуто.

Беседовали. Девушка рассказывала о себе.

— Училась в университете, на факультете невест — филологическом. Но вовремя бросила. Сейчас работаю полдня в фирме. Не сидеть же у отца на шее.

Чем больше Степан расспрашивал, тем больше понимал, что за внешним улеглись еще слои. Что-то насобирал по жизни человек. И когда открылась её связь со «строителями» — удивился.