Художник по свету

Мальчик был совсем невысок, самый малорослый на курсе, но ее это нисколько не смущало. Уже полгода они приглядывались друг к другу, с тех пор как компания первокурсников решила отметить Новый год в лесу — зачем-то для этого пришлось тащиться под Воскресенск, хотя ритуал можно было бы исполнить гораздо ближе, хоть в Сокольниках. Но преодоление трудностей — тоже часть игры. Загружаться в промерзшую электричку, гнусавить песни под расстроенную гитару (единственному гитаристу в группе медведь на ухо наступил), долго торить сугробы и выйти на заветную поляну, где можно наконец разжечь костер и нарядить кривобокую отдельно стоящую елочку наивным украшением из чайной фольги с нарисованным ручкой инь-ян. Но девочке было хорошо, потому что как раз напротив нее — через костер — сидел мальчик с упрямым лбом, прямой челкой до бровей и гордым орлиным еврейским шнобелем. Разделявшие их языки огня колебались, освещая лицо, ни одна черта не хотела отлиться в нечто завершенное, он напоминал индейца своей невозмутимостью, а внешние уголки глаз, немного опущенные, будто обещали что-то. Наверное, она слишком распахнуто смотрела, так простодушно ела его глазами, что он рассмеялся и заговорил.

Отец его был доктором философии, девочка уже слышала о нем от своей подруги — в том вузе он слыл любимцем студентов. Тень славы падала и на сына, но сколько подруга ни бубнила «познакомь! познакомь!», девочка отказывалась, сама не зная почему. Папа, впрочем, был молодцом, давал сыну карманные деньги «на девушку» — тогда мальчик водил ее на Новый Арбат и угощал пирожными, но чаще перед лекцией открывал видавший виды рыжий портфель и доставал розу! зимой! — весь курс ахал, но повторить не решался никто. Перед экзаменом по диамату она хлюпала носом в читалке, тогда он сел рядом и за пять часов разложил в ее голове все по полочкам. Получив «отлично», она искренне прониклась любовью к предмету, а мальчик еще долго пересказывал ей папины статьи о черных дырах во Вселенной и геометродинамике Уилера.

Учебный год был заполнен житейскими мелочами, и все же происходило что-то замечательное. Они не просто привыкали — они впечатывались друг в друга, становились чем-то похожи. Ей нравилось нежное шефство — он больше читал, и в политике разбирался, и все это преподносил ей как старший брат, радуясь ее радости. Оказался заядлым театралом — знакомый с тетками из театральных касс (непонятно, чем он их так подкупил), всегда имел билеты на самое-самое. Таганский репертуар они просмотрели весь, самиздатовских авторов она тайком приносила домой и читала по ночам (так ей впервые попал в руки Бродский), жизнь приобрела новое измерение. Теплота, с которой они тянулись друг к другу, ничуть не мешала бурным романтическим вспышкам, а энергетическая связь становилась все отчетливее — девочка чувствовала его присутствие раньше, чем успевала увидеть.

Станции метро, библиотеки, кафетерии, снежные улицы — все стало фоном ожиданий и встреч, но все же в городе чего-то не хватало. Будто прозрачная пленка существовала между ними, будто издавала неприятный целлофановый хруст при каждой попытке абсолютного сближения. Мешали чужие глаза, явные или неявные, чужая энергия, наполнявшая город — кто знает.

Совсем другое случилось на лыжной прогулке, они договорились ехать кататься в Фирсановку, а с утра завернул двадцатипятиградусный мороз, но не отказываться же ей было от такого сладкого подарка — наврав родителям про несуществующую лыжную базу с отоплением и горячим чаем, она отчаянно ждала у пригородных касс, от испуга приехав почему-то на полчаса раньше. Счастье началось на лыжне, когда озноб сменился ровным внутренним теплом, щеки горели снегириным оттенком, и можно было любоваться мальчиком на крутых спусках с гор — пружинящая фигурка казалась такой же частью ландшафта, как и усыпанная шишками сосновая ветка над тропой. Ей нравились его руки, когда он уверенно разжигал костер и топил снег в маленьком котелке, нравился рисунок свитера, в который так приятно было уткнуться носом, нравилось не думать о возвращении в город — остаться бы среди зимы в придуманной деревянной избушке.

Потом была весна, шальная, солнечная, быстрая. Майская сессия шла легко и весело. Получив свои пятерки, они брались за руки и сбегали по крутым тропинкам Ленинских гор к реке. Яркая белизна модной нейлоновой рубашки оттеняла его загар. Понятно, когда успел загореть — выбирался уже на байдарке с отцом, они часто путешествовали вдвоем и иногда забирались очень далеко, например, на Приполярный Урал. И когда он рассказывал ей про камни и мох, про глухое безлюдье, про то пружинное ощущение, с которым только и удается пробиться сквозь пороги и водопады, она мысленно представляла себе это и завидовала, надеясь, что когда-нибудь и ее возьмут с собой.